Наконец ведомость пошла в стол, и Буба с таинственной и торжествующей миной положила перед Анной книгу Фрейда.
— Фрейд? — удивилась пани Анна.
— Да. А вы знаете, кому она принадлежит? Марьяну Дзевановскому!
— Кому?!
— Дзевановскому.
— Откуда она у вас?
— Мне предложила ее пани Щедронь, и в этом-то вся пикантность данной истории. Они… в очень близких отношениях, и это не секрет. Но вы посмотрите сюда, я специально заложила… И здесь… Вот это скандал! Как неосторожны эти мужчины! Одалживать книги, в которых неосмотрительно сделали такие интимные признания!.. Прочтите. Это же ясно, что здесь идет речь о нем самом!
Эффект был поразительный. Буба даже не ожидала, что так заинтересует пани Анну. Она заметила волнение, с которым пани Анна торопливо читала подчеркнутые места и комментарии, дописанные карандашом. Щеки, лоб и даже шея пани Анны порозовели. Как можно, будучи уже замужем, быть такой стеснительной!
— Это ясно, что он имел в виду себя, правда? — спросила Буба, когда панн Анна закончила читать и нерешительным движением закрыла книгу.
— Возможно, — тихо ответила пани Анна.
— Поэтому между пани Щедронь и им… как это по-латыни… raturasednon[4]… не помню, как-то не усваивается!..
Она не могла удержаться, чтобы не рассмеяться во весь голос, а пани Анна тоже улыбалась, но как-то вымученно.
— А может быть, дорогая пани Анна, вы осуждаете меня, что я занимаюсь такими неприличными вещами? — спохватилась Буба и надела маску скромницы.
— Нет, ну что вы…
— Потому что я не… Это просто случайность. Но этот Дзевановский! Надо же, невезение какое! Вы могли предположить что-нибудь подобное?
— Конечно же, нет, — как бы недовольно отвечала пани Анна.
— Но правда, это забавно?
— Не думаю… чтобы чье-то несчастье или увечье могло заслуживать такого определения. А кроме того, мне кажется сомнительным, что пан Дзевановский сам делал эти заметки. Он дает книги многим.
— Я думаю, что никто в чужой книге не распорядился бы таким образом!
Пани Лещева как-то нетерпеливо пожала плечами.
— Дорогая пани Буба, у многих людей нет достаточного уважения к вещам самым ценным, таким как, например, к чужим интимным делам.
Буба смутилась. Она действительно поступила нехорошо. То, что она коснулась всей истории с Дзевановским, было не ее виной, но ей следовало оставить все свои предположения при себе. Урок, полученный от пани Лещевой, был совершенно заслуженным и испортил Бубе настроение на несколько часов. Вдобавок обнаружилась серьезная ошибка, которую она допустила при оформлении большой экскурсии в Ченстохову: подала цифру участников на сорок человек больше фактической, в результате чего было заказано ненужное количество мест в гостиницах. Это дошло до Минза, и Бубу вызвали для объяснений. Оказалось, что «Мундус» понес потери в несколько сотен злотых, и Минз был страшно рассержен. Но самая большая неприятность произошла перед закрытием бюро и как раз в присутствии Таньского. Пришла посетительница в шубе точь-в-точь, как у Бубы. Она просто глазам своим не могла поверить. В фирме «Леопольд Сафирштеин», когда она покупала свою, ее уверяли, что это образец и другой такой на всем свете не будет. К несчастью, Буба уже собиралась выходить, и они стояли друг против друга как близнецы. Она бы расплакалась, если бы не то, что посетительница была значительно полнее и выглядела несравненно хуже. Во всяком случае, выходя, она была не в настроении и заявила Таньскому, что передумала и пойдет одна. И действительно пошла бы одна, если бы Таньский, слава Богу, не был упрямым.
Он знал о ее разговоре с Минзом и старался ее развеселить.
— Директор на самом деле немного жесткий по отношению к подчиненным, — говорил он, — но вы не переживайте.
— Надоело мне и это бюро, и Минз, и эти глупые экскурсии, и все, — выпалила Буба.
— А почему вы действительно работаете? — спросил он серьезно.
— А я знаю? — пожала она плечами, но тотчас же собралась и отреагировала: «Вы, может быть, тоже заперли бы всех женщин дома? Работаю, потому что каждый человек должен работать, вот и все».
— В бюро?
— Где-нибудь.
— Так, значит, и дома?
Буба вдруг остановилась:
— Знаете, с меня уже хватит подобных нелепых мнений! Я хочу идти одна. Я сегодня раздражена, и у меня нет ни малейшего желания выслушивать дерзости.
Он ничего не ответил, только присматривался к ней своими красивым глазами.
— Как вам не стыдно! — добавила она уже значительно мягче. — Ну, пойдемте! Не прикажете же вы мне стоять тут целый час на улице!
Какое-то время они шли молча.
— Очень забавным спутником вас не назовешь, — сказала она с колкостью.
— Почему вы работаете? — откликнулся он с невозмутимым спокойствием.
— Потому что хочу, а вам кажется, что я должна сидеть дома и читать повести для подрастающей молодежи! А я вот работаю и читаю Фрейда. Просто не перестаю удивляться, насколько закостенелые эти мужчины.
— И вам нравится Фрейд?
— Как это, нравится ли? Прекрасное отношение к науке! Нравится! Что за дикое определение!
— Почему дикое?
— Ну, потому что можно соглашаться с какой-нибудь научной теорией или не соглашаться, но при чем тут «нравится»?
— При всем. Поверьте мне, что вначале нравится или нет, а потом вы разделяете это мнение или нет.
— Это, возможно, у мужчин.
— У мужчин то же самое или они стараются замаскироваться даже перед самим собой. Так как же с Фрейдом?
— Вы, наверное, не признаете его совсем? — осторожно бросила Буба.
— Наоборот. Полагаю, что в психиатрии его теория может быть полезной. Зато в качестве урока для широких слоев интеллигенции должна быть вредной.
