Простыня комом упала на песок. Обнаженная, Джанбал шагнула к Ламии.
Мужчина подхватил девушку на руки, будто пушинку.
Бал закрыла глаза, отдалась поцелуям, шепоту, прикосновениям. Руки Ламии были как ласковое железо.
Легкий плеск плавно набегающих на берег волн. Блики лунного света, пляшущие на нагих телах: мужском, в буграх непродавимых мускулов, словно отлитом из темной бронзы, и тонком девичьем, гибком, напряженном – из светлой.
Джанбал услышала свой стон – и тут же, как крик-близнец, откуда-то со стороны бассейна донесся такой же стон, явственно слышный в тишине летней ночи.
– Что это…
– Молчи. – Ламии закрыл ей рот поцелуем.
Но Бал и сама поняла: ее брат, настоящий брат, и ее названная сестра – они тоже «достигли предела своих желаний» в этот же самый миг.
* * *
– А говорят – для девушки эта ночь страшнее, чем для воина первая битва… – произносит Бек.
– Я сегодня была в такой битве, – качает головой Айше. – Ничего похожего.
Они лежат рядом в сладостной истоме. Прижимаются друг к другу, стараясь касаться всем телом.
– А ты бывал в битве? Такой, чтобы убивать? – спрашивает она. И, когда он медлит с ответом, звонко смеется: – Я так и знала! Ты еще мальчишка! Ты – младше меня, и не только возрастом!
– Так, как было с «Псоглавцем», считается? – после паузы спрашивает он. – Сажать на камни, опрокидывать, таранить штевнем? Стоять под стрелами и пулями?
– Не знаю. – Айше неуверенно пожимает плечами. – Кем считается? А… А так с тобой, с половинкой Хич Кимсе, было раньше?
– Да, – коротко отвечает юноша. – Не раз.
– Значит, ты не младше меня, – признает девушка. И спохватывается: – А вот и нет, все-таки младше! Я и до тебя лежала в обнимку с мужчиной!
– Врешь, – улыбается Бек. – Любовь мы с тобой познали одновременно. Вот сейчас.
– Не вру, – обиженно отвечает Айше. – Лежала – с тем мужчиной, который тебя… Который чуть не сломал тебе ребра, который швырнул тебя на каменную палубу…
– Молчи. Не надо вспоминать.
– Он пытался сжать меня в объятиях. А я пыталась его убить. И у меня получилось.
Сказав это, Айше вдруг замирает – и вздрагивает, как от лютого холода. Джанбек поспешно кладет ей руку на грудь. Гладит, ласкает ее всю. Шепчет ласковые слова. Поцелуями снимает с лица слезы. Айше содрогается в рыданиях и обнимает его, в тесноте объятий спасаясь от страха, от боли, от воспоминаний.
Наконец она перестает плакать. Некоторое время они молча лежат рядом.
– Ты… Ты по-прежнему принадлежишь своей клятве? – с грустью спрашивает он.
– Нет, – без колебаний отвечает Айше. – Теперь я принадлежу только тебе.
* * *
Когда парус уходит вдаль – он теряет цвет, тает в мареве, плывущем на грани между морем и небом. Превращается в тень. Исчезает.
С правого мыса он уже не виден, конечно. Но девушки смотрели вслед уходящему шаику с высот мыса, замыкающего бухту слева и увенчанного скалами.
– И кто же мы теперь? – спросила Бал, покосившись на Айше.
– Мы – жены, ждущие мужей из похода, – ответила та. – Ты же знаешь, зачем спрашиваешь?
– Знаю, – кивнула Джанбал. – Просто хотела из твоих уст услышать.
У нее словно камень с души свалился. Теперь все будет просто. И то, что они обе – внучки султана (или не совсем так?), ничего в их жизни не меняло.
Чего, собственно, может ожидать для себя любая внучка султана, даже не объявленная вне закона, не скрывающаяся, вплоть до замужества живущая во дворце? Вот именно: вплоть до замужества. Замуж ее отдадут за человека, нужного дворцу. Очень может быть, что и за сына отцовского телохранителя. Такие телохранители и их сыновья, бывает, поднимаются высоко.
Или за распорядителя конюшен. Или за держателя султанского стремени. Такие иной раз взлетают еще выше. Даже и до поста великого визиря.
Страх как сладко такое замужество. Сиди на женской половине дома, расти детей – и бойся, не задушат ли их, если твой супруг сорвется с той лестницы, по которой карабкается ввысь, наступая на чужие спины и головы. Можешь еще командовать обширным штатом слуг и евнухов. Посещать бани тоже можешь, со свитой служанок, наперсниц и наушниц – там в честь твоего прихода для женщин попроще доступ будет закрыт, только такие же, как ты, клуши, высокопоставленные жены, соберутся, каждая со своей свитой… И – общайтесь там друг с другом, мойте свои телеса да перемывайте чужие косточки.
Иногда (очень иногда) везет (если это везение) прямо или косвенно поучаствовать в той же шкуродерне, в которой принимает участие твой супруг. Вот уж воистину счастье. Оно, правда, больше для дочерей султанов и сестер их, на третье поколение этой влиятельности не хватит.
Еще можно вести праведную жизнь, заниматься благотворительностью, жертвовать жизни на мечети и медресе, а то и, если Аллаху будет угодно, даже на больницы. Обычно это уже на склоне лет бывает.
А вот судьбы вроде той, чтобы быть женой капудана Хич Кимсе, – такого счастья, такой свободы внучкам султана до сих пор не выпадало. Не говоря уж о том, чтобы самой стать частью этого капудана и заниматься делом, достойным мужчин. Освобождать узников, спасать страждущих и вырывать клыки псоглавцам.
Насчет себя-то Бал была вполне уверена, что сумеет сделаться частицей этого капудана, причем совсем скоро. Это с Айше иди знай, как все повернется: не было пока у нее возможности испытать себя, а ведь волну и ветер надо чувствовать от рождения. Нет, этому учатся, конечно, но все-таки прирожденный кормщик превосходит выученного, как аравийский скакун превосходит хорасанского мула.
– Госпожа… – негромко воззвал слуга, обращаясь не к Бал или Айше, а в пространство между ними.
– Что тебе? – первой к нему обернулась все-таки Джанбал.
Это был как раз такой слуга, которому самое место в кешке Хич Кимсе. Немолодой, продубленный ветром и солнцем, явно видевший жизнь и со шкуры, и с изнанки. Однорукий. Наверняка не раб, но работник, может быть, даже соратник по «делу, достойному мужчин».
Девушка замялась: не слишком ли «по-хозяйски» к нему обратилась она, никого и ничего тут не знающая. Толком никакая не госпожа еще, без году неделя жена одной из ипостасей капудана и шестнадцать лет сестра второй.
Слуга явно заметил это, и Бал ожидала, что он улыбнется, но однорукий был насторожен.
– Госпожа… Мое зрение уже не то, что раньше. Взгляни своими юными глазами. Вон там… Это то, что мне кажется?
Джанбал прищурилась, поднесла ко лбу ладонь. И оцепенела.
Лодки. Два больших кайыка на веслах крадутся вдоль берега, приближаясь к входу в бухту. И первый из них…
