– Шубой поклонись, что тебе государь пожаловал. Нечего жалеть, наживешь потом, – советовал Небылица, немного успокоившись после согласия брата изъявить покорность кравчему.
Бабушка Федора только вздыхала, слушая разговоры родни. Тихонечко расспрашивала внучку о самочувствии. Ей одной Марья сказала, что моченьки нет терпеть. Растворенный в воде камень-безуй советовала не пить, а на прощание шепнула, что захворавшую царскую невесту велено лечить дохтуру Бильсу.
– Добрый знак! Опасаются, значит, Марфа с Евтинией обстряпать дело втихую.
– За что они меня так невзлюбили, бабушка?
– Знать, им нужна невестка, во всем им повадливая. Хотели подобрать девицу глупую и смирную, чтобы занималась чадорождением и ни во что не вступала. А твой норов они ведают. Боятся, что великий государь будет тебя слушаться и приблизит твоих родственников вместо Салтыковых.
– Бабушка, я ведь не рвалась в царицы, и наверху мне не в радость. Не хочет меня старица Марфа – пусть отпустит обратно домой.
– Эх, внученька! Нет тебе обратного пути в отчий дом! Из Кремля дорога только на плаху или в дальний монастырь под строгий надзор, что хуже любой темницы. Но не робей, ты же смелая! Дохтур Бильс должен помочь. Он иноземец, от Салтыковых независим и на поводу у них не пойдет, – ободрила бабушка.
Марья была рада предстоящей встрече с доктором Бильсом. Ученый человек должен одолеть хворь. Жаль только, что ей нечем его обрадовать по поводу библиотеки Ивана Грозного.
Валентин Бильс, как и в прошлый раз, явился с лекарем Балсырем, состоявшим при нем толмачом. Рядом с доктором и лекарем за тафтяной занавеской стояли Борис и Михайла Салтыковы. Видать, дело было настолько важное, что потребовало присутствия обоих братьев. Бильс через толмача расспрашивал о симптомах болезни. Салтыковы старались не упустить ни слова. К их облегчению, о сладкой водке, присланной из Аптекарской избы, ничего сказано не было.
Выслушав рассказ Марьи, доктор Бильс заключил:
– Весьма сожалею, что русские обычаи не дозволяют мне пощупать пульс ее величества. Но и без этого можно прийти к заключению, что ее величество страдает от ветрености желудка, произведенного неумеренным употреблением сладкого. Ее величество наверняка будет смеяться, но за последнее время я сам несколько раз пал жертвой чревоугодия. Русская пища вкусна, но жирна для голландского желудка. Из-за ветрености желудка в почках бывает блевота, но наука сии болезни легко лечит.
– Бывает ли от хвори поруха плоду и чадородию? – спросил доктора Михаил Салтыков. – Будет ли Хлопова нам царицей али нет – вот о чем речь, дохтур. Ежели случится поруха чадородию, скажи прямо, что она к государевой радости не годится!
– Сия пустяковая болезнь не нарушит способности к деторождению. Молодой организм ее величества справится с недомоганием, а лекарство, которое я обещаю изготовить к вечеру, ускорит выздоровление.
Перед тем как доктор откланялся, Марья успела сказать, что она узнала о печальной судьбе книг. Валентин Бильс не мог сдержать отчаяния:
– О, Боже! Погибло культурное наследие античности! Но возможно ли такое? Ее величество твердо уверены, что знаменитая Либерия пропала? Увы!
Один из Салтыковых, подслушавший этот разговор, подозрительно спросил лекаря Балцыря:
– О чем дохтур толкует? Чье наследство пропало? Вымороченное имение? У нас али за литовской границей?
Доктор Бильс через толмача ответил, что речь идет о судьбе библиотеки Ивана Грозного, о коей он осмелился спросить кайзера Михаила Федоровича и его августейшую невесту во время милостиво данной ему аудиенции неделю назад. Салтыков понял одно.
– Так ты, дохтур, уже виделся с великим государем? Хм! Матушка сего не ведала.
Валентин Бильс опрометчиво проговорился о беседах с царем и его невестой. Салтыковы поспешили сообщить об этом матери, а та – старице Марфе. Когда доктор приехал вечером с обещанным лекарством, его дальше порога не пустили, ссылаясь на приказ матери государя. Велено было также строго-настрого проследить, дабы доктор не виделся с государем Михаилом Федоровичем после его возвращения с богомолья. Евтиния говорила своим приживалкам, что советует сестре выслать дохтура из Московского государства, дабы он не прельщал молодого государя рассказами об еретических порядках в чужих землях.
Вместо лекарства царской невесте передали нить с покрова Василия Блаженного и склянку с водицей со святых мощей. При сем было назидательно присовокуплено, чтобы захворавшая больше уповала на милость божью, чем на чужеземные лекарства, и помнила, аще Бог пошлет на кого какую скорбь, ино врачуется молитвой, да слезами, да постом, да милостыней нищим, да истинным покаянием. Марья шептала молитвы, часами стояла на коленях пред образами. Мазала живот лампадным маслом, прикладывалась к нити с покрова нагоходца, пила святую воду с честных крестов, особенно с креста у Волынских, славившегося исцелениями. Только воду со святых мощей пить не могла – сразу тошнило, отчего она себя корила и каялась. От горячей ли молитвы или от честных крестов, а может, как и предсказывал доктор, юная плоть сама одолела хворь, но через несколько дней царице значительно полегчало. Приступы рвоты стали реже, а потом и вовсе прекратились. Желудок успокоился, и в кишках перестало бурлить.
Однажды утром Марья проснулась и поняла, что совершенно здорова, только ослабла от многодневного вынужденного поста. На удивление, вокруг нее не было ни души. Сенные девки куда-то запропастились, и некому было помочь царице. Ослабевшими пальцами Марья вынула из бархатного влагалища медное зеркальце. С отполированной металлической поверхности на нее глянуло исхудавшее девичье личико. Если свекровь хотела, чтобы ее невестка прибавила в весе, то она добилась обратного. Между тем Марья слышала, что именно сегодня ожидалось возвращение Михаила Федоровича с богомолья. Наверняка после долгой отлучки царь захочет повидаться со своей невестой. Каким же страшилищем она предстанет перед женихом! После осадного сидения и то краше была. Сейчас бы пригодились притирания, помады и краска. И как назло, ни одной девки рядом! Марья открыла шкатулку, принесенную государем, нашла серебряную свистелку и слабо дунула в нее. Вот и пригодился царский подарок.
– Эй, кто там! Помогите одеться государыне!
На свист явилась комнатная баба Бабариха. Не вползла, как обычно, униженно кланяясь, а вошла, словно к себе в палаты. Глянула не заискивающе и просительно, а с холодным равнодушием. Сказала дерзко, как будто приказала рабе:
– Ступай за мной.
Удивленная Марья медленно поплелась за комнатной бабой, которая даже не подумала подхватить государыню под руки. Бабариха привела царицу в сени. Там в горестном молчании стояла вся родня: бабушка Федора, мать с отцом, Гаврила Хлопов. Марья бросилась к Федоре:
