– Ох, насмешили старика, – проговорил Алексей Григорьевич, утирая слезы, – насмешили…
– Повесить бы этих сочинителей, – пробормотала Елизавета.
– Ну будет, Лизанька, за что вешать-то? Подольститься к «ночному императору» хотели вьюноши рьяные. На похвалу, а то и награду рассчитывали, поди.
– Рьяность некоторых вьюношей не похвалы заслуживает, а токмо плахи…
– Ну что ты, Лизанька. Успокойся. Считай, что мы с тобой славно посмеялись над историческим анекдотцем. Представь, что сия пакость пережила бы нас – наверняка потомки, живущие на пару сотен лет позже, поверили бы каждому здесь слову, ни минуты не сомневаясь.
Елизавета улыбнулась:
– Выходит, мы грядущее от хотя бы одной глупости уберегли?
– Выходит, что так.
– Ну тогда позволь и мне, душа моя, подольститься к властителю моего сердца.
Разумовский не без опаски взглянул на царицу.
– Орден какой презентовать желаешь? Аль волость вместе с живыми и мертвыми душами?
– Ох, любовь моя, да разве так подольстишься к тебе? Обсмеешь да и вернешь подарок-то. Знаю я тебя…
– Но чего же ты тогда хочешь?
– Твоего, сердце мое, дозволения призвать в столицу матушку твою и сестер с братом.
– Серденько… – на глаза Алексея навернулись слезы. Царица, а все же позволения просит, не приказывает. Выходит, как мужа уважает…
– Ну вот, – Елизавета довольно улыбнулась. – Думается мне, что матушке твоей и здесь, и в северной столице-то, найдется и место, и занятие. А сестрам твоим в свете бывать надобно, я уж о брате молчу!
– Матушке моей дело всегда найдется, это верно. Позволь мне самому от твоего имени письмо составить да выехать к ним навстречу.
– Как пожелаешь, добрый друг мой. Составляй письмо, готовь поезд для встречи. Все, что нужно, бери, не докладываясь, и моим именем. Царскую свекровь, поди, встречать-привечать намереваешься!
Именем царицы – это неслыханная милость, что верно, то верно. Письмо Алексей составил того же дня и уже рано поутру кортеж придворных карет отправился в Козелецкий уезд, где в селе Лемеши Наталья Демьяновна, вдова казака Розума, держала шинок.
Когда кортеж добрался в Лемеши, изумлению хуторян не было предела. Из головной кареты выбрался сияющий золотым галуном придворный и, стараясь ступать только по чистому, осведомился:
– Где живет здесь госпожа Разумовская?
– Шо? Яка така госпожа? Нема в нас никакой такой пани. А е пани Розумиха, удова казака Розума. Так вона он тамочки, у шинку зараз…
И хуторяне стали наперебой показывать столичному хлыщу, где стоит тот самый шинок, в котором хозяйкой вдовая Розумиха, мать троих сестер и двух сынов.
– Своими очами бачила, як до дверей шинка подошел этот самый пан, увесь у золоти. Подошел, постучал, с поклоном к Розумихе-то обратился. Дары ей богатые поднес…
– А шо за дары-то? – осведомились те, кто не успел увидеть столь экзотическое для Лемешей зрелище.
– Дак, хто зна? Одних сундуков-то, медью кованных, цельных четыре штуки. Да еще шо-то в чувалах, а еще шо-то в коробках разнаряженных. Да шубу соболью одразу ж на плечи Розумихе набросил, да прям поверх свитки-то…
– Ох, то дыва так дыва…
– Та то ще не вси дыва. А опосля этот пан у золоти с поклоном передал Розумихе приглашение от самой императрицы в столицу-то прибыть да гостями в самом царском дворце стать…
– Та не може буть!
– Клянуся! Не просто може, а так и було!
– А шо Демьяновна-то?
– А вона ж умная. Поклонилась в пояс, поблагодарила, да в шинок пригощать запросила. Дескать, тута я сама царица. После, конечно, пока гости пригощались, отправила мальца за детьми. Как те пришли, постелила она соболью шубу у порога хаты, посадила на нее родных – дочерей и зятьев, кумовьев и сватьев со свахами, выпила с ними горилки – погладить дорожку, шоб ровна була… Да и стала в столицу к царице собираться.
Выезд, к слову, был немаленьким – вместе с матерью отправились в столицу все три сестры Алексея Григорьевича – Агафья, Анна и Вера – и младший брат Кирилл. Кроме сестер Алексея Григорьевича, с Натальей Демьяновной выехали покорять свет и их мужья: ткач Будлянский, муж сестры Агафьи, закройщик Закревский, муж сестры Анны, и казак Дараган, муж самой младшей, Веры.
Почтительный сын, Алексей Григорьевич, выехал матери навстречу и в нескольких верстах от Москвы увидел знакомые кареты царского поезда.
Он приказал остановить собственный экипаж и пошел навстречу Наталье Демьяновне, одетый в расшитый золотом камергерский мундир, в белом пудреном парике, в чулках и туфлях, при шпаге и орденской ленте.
Возница, увидев Разумовского, остановил карету, в которой дремала матушка Алексея Григорьевича. Шинкарка, выглянув в окно, не узнала в подошедшем вельможе своего некогда бородатого сына, носившего и летом и зимой широкие казацкие шаровары да бедную свитку. А когда поняла, кто это, то от счастья заплакала.
Разумовский обнял маменьку и, пересадив в свою карету, повез в Москву. По дороге он наказал Наталье Демьяновне при встрече с невесткой не чиниться, а помнить, что Елизавета не только российская императрица, дочь Петра Великого, но и невестка. Наталья Демьяновна была женщиной умной и дала слово, что проявит к Лизаньке всяческую почти – тельность.
В Москве императрица после коронации занимала Лефортовский дворец с высоким парадным крыльцом в два марша.
Наталья Демьяновна обмерла, когда двое придворных, бережно взяв ее под руки, повели к огромной резной двери мимо великанов-лакеев, одетых в затканные серебром ливреи и стоявших вдоль всей лестницы по правую и левую руку. (Много позже, под чарочку, свекровь императрицы признавалась своей приятельнице, что приняла их всех за генералов, – так богат был их наряд и такими важными они ей показались.)
Сопровождавшие Наталью Демьяновну придворные ввели ее в маленькую комнатку и передали в руки женщин-служанок. А те в несколько рук обрядили ее в приличествующее платье – обруч и каркас из китового уса, на которых ловко умостилась неимоверно широкая златотканая юбка, а поверх юбки прелестный лиф с весьма скромным с точки зрения света и совершенно нескромным с точки зрения Розумихи вырезом, на руки надели высокие, до локтей, белые перчатки, на ноги – прюнелевые черевички с золотыми пряжками. Картину завершил высокий белый парик, усыпанный пудрой.
На новой лестнице стояли такие же «генералы», что и перед входом во дворец, и Наталья Демьяновна, совсем уж оробев, подошла к еще одной огромной двери.
Ах, как не хватало ей сына! Ведь, будь он рядом, успокоил бы ее и все объяснил! Но Алешеньки не было.
Двое лакеев медленно и торжественно, будто царские врата на Пасху, раскрыли перед Натальей Демьяновной двери, и деревенская шинкарка вошла в огромный зал сказочной красоты. Она в мгновение ока разглядела сверкающий паркет, огромные окна, расписанный летящими ангелами и прелестными женами потолок и вдруг увидела, что прямо напротив нее, в другой стороне зала, стоит императрица – в златотканом платье, золотых туфельках, в белых, до локтя, перчатках и высоком – волосок к волоску – парике. Но Наталья Демьяновна не зря слыла женщиной умной.
