— Увидимся, — подтвердил он. — Но вряд ли вам удастся спеть для нас.
— Хорошо, я согласна, — Маренн вздохнула. — Только как для американцев все равно не получится. Мне придется выступать в мундире.
— Нет, только в том несравненном черном платье, фрау Ким. Оно напоминает черный тюльпан, если я правильно помню.
— Но у меня нет туфель, — она смущенно пожала плечами. — Те, в которых я пела, промокли и развалились. А других я не захватила из Берлина. Не думала, что понадобятся еще.
— Ничего, это мы решим, — Пайпер весело улыбнулся. — До вечера, фрау Ким, — легко вспрыгнул на бронетранспортер. — За вами заедут. Готовьтесь.
Она махнула ему рукой. Да, конечно.
Вернувшись в гостиницу, она задернула шторы на окне и, не раздеваясь, прилегла на кровать. Сама не заметила, как задремала. В дверь постучали. Маренн не сразу расслышала. Потом встала, одернула китель. Открыв дверь, увидела Рауха. Он держал в руках серебристую коробку.
— Ты спала? — спросил озабоченно. — Это тебе. От Пайпера.
— А что это? — она даже не сообразила.
— Туфли. Для твоего выступления.
Он протянул коробку ей. Маренн взяла.
— Пожалуйста, проходи, — пригласила Фрица.
Он вошел, закрыв за собой дверь. Она отдернула штору. Открыла коробку.
— Это прелесть! — воскликнула радостно. — Такие, как я люблю. И мой размер, точно. Где Иоахим взял эти чудесные туфли?
Она повернулась к Рауху.
— У здешней модистки, — ответил тот. — Подъехал на бронетранспортере. Она испугалась, спряталась за прилавок. Ее с трудом удалось убедить выйти оттуда. Денег брать не хотела, боялась, видно, — Раух улыбнулся. — Но он честно расплатился. Ей даже понравилось. Спрашивала, не надо ли чего еще.
— Невероятно, — Маренн растерянно пожала плечами. — Просто как из Парижа.
— Они и есть из Парижа наверняка, модистка-то француженка, как он сказал. Они подойдут к твоему платью?
— Да, конечно.
— Тогда Пайпер сказал, что приедет за тобой в семь.
— На бронетранспортере?
— Возможно, на «королевском тигре», — пошутил Раух. — Чтобы доставить королеву, это вполне подойдет. Жаль, улочки в Аахене узковаты, не по каждой танк пройдет. Отто уехал к Дитриху, — Фриц подошел к ней. — Его не будет часа четыре. Возможно, он даже вернется ночью.
— Да, я знаю, — она опустила голову и смотрела в пол.
— Там, в казино, потом будет музыка, и можно танцевать. Я хотел пригласить тебя, ну, после того, как ты выступишь перед «Лейбштандартом», конечно. Ты согласна? — он прикоснулся рукой к ее плечу.
— Да, я согласна, — ответила она негромко.
— Тогда около семи я буду ждать тебя внизу, в холле.
Он наклонился и поцеловал ее в губы.
— Надеюсь, в парадном мундире штурмбаннфюрера и со всеми наградами? — спросила она, когда он направлялся к двери.
Он повернулся, кивнул. Вышел. Она опустилась в кресло.
— Фрау Ким, вы прекрасны, — без десяти семь Пайпер подкатил на БТРе к гостинице. — Как туфли? Вы довольны?
— Замечательно, Иоахим.
Раух набросил на ее обнаженные плечи кожаный плащ и помог ей подняться на БТР.
— А как модистка? — поинтересовалась она у Пайпера. — Вы ее не сильно напугали?
— С ней все нормально, жива, — он рассмеялся. — Уже присылала спросить, не желаем ли купить еще чего-нибудь. Но нам пока не надо.
В белом зеркальном зале казино сверкали наградами мундиры военных и украшения в декольте местных дам. Мундиров было намного больше, и все почти — СС, это было заметно с первого взгляда. Маренн обратила внимание, что здесь присутствовали почти все, с кем она провела эти тяжелые, полные опасностей дни в Арденнах, — Крамер, Цилле, Зиверс, командиры танковых батальонов Печке и фон Вестернхаген, артиллерийский «командующий» Франц Шлетт, добрый друг и коллега Мартин Вилланд. Все в парадной форме, при наградах — молодые, даже ослепительные. Не было только Скорцени, но тот явно предпочел общество своего старого друга Дитриха и Ханса Хергета, командира группы «Хергет». Пайпер сказал ей, что они пересекли Зальм. Но вернуться в Аахен пока не успели. Когда Маренн вошла, все военные встали.
— Фрау Ким, прошу на сцену, — пригласил ее Пайпер. — Я выполнил все, что сказал вам.
Она взглянула — на сцене стоял тот самый белый рояль, который прошел с ними не одно сражение. Перед ним — круглый концертный стул.
— Я буду сам аккомпанировать вам.
— Но я не знаю, как у меня получится, — Маренн явно смутилась. — Я же все-таки не певица.
— Зато вы замечательный доктор, — успокоил ее Пайпер. — И смелая, красивая женщина. Я тоже не пианист, но вместе мы справимся.
— Пойдем со мной, — она потянула Рауха за руку.
— А что я буду делать? — удивился он. — Тоже петь?
— Нет, конечно, — она с упреком взглянула на него. — Просто посидишь рядом со сценой.
— Ну, это — пожалуйста.
— И вот еще, — попросила она Пайпера, — поставьте на сцену стул. Самый обычный стул. Если можно. Я не буду на нем сидеть, но он мне пригодится.
— Хорошо, — Пайпер пожал плечами и тут же распорядился, — Крамер, вы слышали?
Стул принесли. Маренн поднялась на сцену. Ее встретили аплодисментами. Пайпер сел за рояль. Она наклонилась и попросила Рауха дать ей свою фуражку. Потом придвинула стул к себе, поставила на него ногу в ажурном чулке и в туфле на высоком каблуке. Черная бархатная юбка с разрезами скользнула вниз. Она надела фуражку, надвинув ее козырьком на глаза. Они блестели в электрическом свете, как драгоценные изумруды. Рукой, затянутой в черную перчатку по локоть, взяла сигарету в янтарном мундштуке. Чиркнув зажигалкой, Раух дал ей прикурить. Она ждала музыку. Но музыки не было. Пайпер смотрел на нее. Все смотрели на нее.
— А кто будет играть? — услышала она взволнованный шепот Крамера. — Господин штандартенфюрер, может быть, все-таки пригласить пианиста?
— Я буду играть, отойди, — цыкнул на него Пайпер.
Наконец послышались первые аккорды. И — зал исчез.
Для нее. Она осталась наедине с собой и со своей жизнью, как и тогда, когда пела для американцев, не видя перед собой ни одного из них.
— Арревере, милор, — ее надтреснутый голос дрогнул. Кровавое месиво под Верденом, торчащие к небу опаленные штыки, черное небо над осажденной крепостью, все это вмиг вернулось к ней. И слезящиеся глаза старика, которого недавно встретила в Бержевиле. Портрет «Марианны» на стене и сама «Марианна», бегущая под огнем французских пушек по изрытому снарядами полю боя, на котором стонут, корчатся в муках окровавленные люди, убитые своими. Фотография Эмиля Мартена, выцветшая с годами, и сам Эмиль, ловко отбивающий ее подачу на поле для бадминтона.
