– Ну что, Фрейзе, мы всю ночь будем обеда ждать? – спросил Лука и вдруг понял, что сказал это слишком громко и раздраженно – в общем, с какой стороны ни посмотри, а он вел себя за столом, как испорченный мальчишка. – Фрейзе, я спрашиваю: обед готов или нет?
– Сию минуту принесу, господин мой, – ответил Фрейзе все с тем же с видом оскорбленного достоинства и, пройдя несколько ступенек по лестнице, приказал подавать обед, то есть попросту громко крикнул поварихе.
За обедом говорили по большей части девушки – о мальчике-пастушке Томмазо, о его матери, о том, какой у них хорошенький дом и сад. Брат Пьетро предпочитал отмалчиваться: ему по-прежнему все это очень не нравилось. Лука, напротив, старался вести себя как ни в чем не бывало и отпускал всякие пустяковые замечания, но по-настоящему за беседой не следил, то и дело ловя себя на мысли о темно-золотых влажных волосах Изольды и теплом блеске ее влажной кожи.
– Простите меня, – сказал он вдруг. – Какой-то я сегодня невероятно рассеянный.
– Что-нибудь случилось? – тут же спросила Изольда, а брат Пьетро так и вперился в Луку долгим немигающим взглядом.
– Нет, ничего особенного, просто мне сон странный привиделся, только и всего. И теперь мысли не знают покоя, в них все еще мелькают какие-то обрывки невнятных образов и картин – знаете, как это порой бывает? Когда никак не можешь перестать думать о том, что тебе приснилось.
– А что это был за сон? – спросила Ишрак.
Лука мгновенно побагровел от смущения и пробормотал:
– Да я его уж и помню с трудом. Так, отдельные образы…
– Какие образы?
– Ну, это, пожалуй, и объяснить толком невозможно, – запинаясь, промямлил Лука. И быстро взглянул на Изольду. – Я вам обеим, наверное, полным дураком кажусь, да?
Изольда молча улыбнулась и покачала головой.
– Засахаренные сливы! – торжественно объявил Фрейзе, внезапно появляясь в дверях, и подал на стол сласти. – Уж сколько суеты было вокруг них на кухне! И чуть ли не все деревенские дети ждут у задних дверей – не достанется ли немножко и им тоже.
– Боюсь, мы причиняем нашей хозяйке слишком много хлопот! – вздохнула Изольда.
– Между прочим, знатные синьоры во время путешествия обычно останавливаются в городах, а не в деревнях, – заметил брат Пьетро. – И вам следовало бы поскорее присоединиться к достаточно большой группе путешественников, среди которых имеются также и женщины.
– Как только мы с такой группой повстречаемся, то сразу же к ней присоединимся, – пообещала ему Изольда. – Я понимаю, мы злоупотребляем вашей добротой и терпением, странствуя вместе с вами.
– А денежный вопрос вы как намерены решить? – неласковым тоном в упор спросил у нее брат Пьетро.
– Ну, если честно, у меня имеются кое-какие драгоценности, которые вполне можно продать, – сказала Изольда.
– И лошади у них тоже есть, – высказался стоявший у двери Фрейзе. – Четыре хорошие лошадки, которых тоже можно продать в случае нужды.
– Но, по-моему, эти лошади принадлежат вовсе не им, – возразил брат Пьетро.
– Извини, брат Пьетро, но я совершенно уверен, что не ты этих лошадей у разбойников увел! А уж мой маленький господин и вообще никогда ничего ни у кого не стал бы красть. Вот и я к краденым лошадям касательства иметь не желаю, так что они, по всей вероятности, все же останутся в собственности у этих синьор, которые имеют полное право их продать, когда захотят, – рассудительно пояснил Фрейзе.
Девушки рассмеялись.
– Как это мило с твоей стороны, Фрейзе, – сказала Изольда. – Но, может быть, нам стоило бы разделить этих лошадей с вами?
– Брат Пьетро не может пользоваться украденным, – возразил Фрейзе. – Как не может и плату брать за показ оборотня – все это противоречит его чистой совести.
– Ох, умолкни, ради бога! – нетерпеливо воскликнул Пьетро, и Лука удивленно на него посмотрел, точно впервые прислушавшись к общему разговору.
– Ладно, Фрейзе, – довольно спокойным тоном сказал Лука, – ты можешь оставить себе деньги, которые взял за показ оборотня, но больше с людей денег не бери. Это может вызвать в деревне недобрые чувства по отношению к нам, а нам для проведения расследования очень нужны помощь и добрая воля каждого. А лошадей наши дамы, разумеется, могут взять себе.
– В таком случае мы с Ишрак отлично обеспечены, – сказала Изольда, улыбнувшись брату Пьетро и ласково глядя на Фрейзе. – И я вас всех от души за это благодарю.
– И я тебя благодарю, Фрейзе, – тихо прибавила Ишрак. – Тем более я сама видела, что эти лошади пришли на твой свист и последовали за тобой.
Фрейзе ничего ей не ответил, лишь потер плечо, словно испытывая жестокую боль, и с оскорбленным видом отвернулся.
* * *
Спать легли рано. В гостинице имелся весьма небольшой запас свечей, и девушки взяли с собой только одну, чтобы осветить путь к себе в комнату. Когда они притушили огонь в камине и задули свечу, Ишрак настежь растворила ставни и выглянула в окно.
Медвежья яма находилась как раз под ними, и в теплом свете почти полной желтоватой луны был хорошо виден силуэт Фрейзе, сидевшего на ограде. Спустив ноги внутрь ямы и держа в руках дареные ребрышки, оставшиеся от обеда, он шепотом подзывал оборотня.
– Иди-ка сюда, – услышала Ишрак, – сам знаешь, какие они вкусные, эти бараньи ребрышки. Даже лучше, пожалуй, хлеба с вареньем. Я их специально для тебя припас. Смотри, какие замечательные – с жирком, поджаристые, еще теплые. Ну же, иди сюда скорей.
Беззвучно, как тень, оборотень скользнул в его сторону, но замер посреди арены, сидя на задних лапах, как собака, и неотрывно глядя на Фрейзе. Кожа у него на груди в лунном свете казалась очень бледной; густая грива, откинутая назад, открывала лицо. Он ждал, не сводя глаз с руки Фрейзе, в которой тот сжимал вкусно пахнувшие ребрышки, но подойти ближе не решался.
Фрейзе словно нарочно уронил одну косточку себе под ноги, вторую бросил чуть дальше, а третью – еще дальше и застыл как изваяние, глядя, как оборотень подползает к самой дальней и лижет ее. Потом Ишрак услышала хруст – и косточки как не бывало. Оборотень немного подождал, облизнулся и с вожделением посмотрел на второе баранье ребрышко, лежавшее на утрамбованной земле. Потом, явно не в силах сопротивляться соблазнительному аромату, подошел ближе и взял угощение.
– Ну вот, пошло! – ободряюще заметил Фрейзе. – Видишь, ничего плохого с тобой не случилось, и обед свой ты получил. А теперь давай, ешь последний кусочек.
Последнее ребрышко лежало почти у него под ногами, которыми он беззаботно болтал в воздухе.
– Давай, давай, – уговаривал Фрейзе звереныша. – Давай, ешь! Ведь вкусно же! Ну, что скажешь?
