Несмотря на усталость, Катрин долго не могла уснуть. Всю ночь в городе пели, кричали, трубы звучали так громко, что дрожали дома. Шла подготовка к великолепному празднеству, обещанному герцогом Филиппом. А кроме того, к этому оглушительному шуму за окном добавлялась и нервозность. Вечером Гарен побывал в епископском дворце по приглашению своего хозяина. Вернувшись, он вошел к жене, которая только что легла и болтала с Сарой, пока та чистила ее пропыленную за день одежду.
– Завтра вечером, – только и сказал Гарен, – вас представят монсеньору во время бала по случаю помолвки. Желаю вам доброй ночи…
Назавтра дворец епископа, казалось, горел как при пожаре. Плошки с огнем были выставлены в бойницах, волны пурпурного и золотого света изливались из каждого окна и отражались на белых резных стенах собора, сияя алой зарей на камнях и статуях. Из каждой амбразуры до самой земли каскадом опускались шелка с гербами, каждый столбик был украшен шелковым знаменем. На площади, где гвардейцы с большим трудом сдерживали толпу зевак, во всем своем блеске была представлена удивительная картина, словно бы написанная какими-то неистовыми красками. Сеньоры в сверкающих драгоценными камнями камзолах осторожно переставляли ноги, обутые в дурацкие башмаки с длинными, загнутыми кверху носами, у некоторых прикрепленными к поясу золотыми цепочками. С небывалой уверенностью они носили громадные вышитые шляпы и длинные разрезные рукава, метущие землю. Дамы были в платьях из снов, в немыслимых чепцах – целых фантастических сооружениях, заостренных, рогатых, с простыми и двойными валиками, все – в облаках кружев и муслина, все – в сиянии драгоценностей, все – тянущие за собой шлейфы из парчи, шелка, бархата…
Все они, отделенные от толпы двойным загромождением из вооруженных гвардейцев, беспечно направлялись на праздник и были похожи на странные звезды, вспыхнувшие на мгновение под огнями факелов и поглощенные тенью портика.
Выходящие на площадь окна были битком набиты любопытными, и было видно так хорошо, как при ярком солнце, – столько факелов и светильников зажгли по приказу герцога.
Из одного из окон дворца Катрин наблюдала за текущей по площади рекой приглашенных. Она пришла сюда во второй половине дня со своими служанками и с сундуками нарядов, потому что ее патронесса не хотела никому больше доверить заботу о праздничном туалете. Для большей уверенности, а также для того, чтобы молодая женщина, движимая любопытством, не показалась гостям раньше назначенного времени, Эрменгарда заперла Катрин в собственной комнате, а сама занялась нарядами принцесс. Готовая, но пока праздная, Катрин смотрела…
– Интересно, простят ли мадам Маргарита и мадам Анна вам вашу красоту сегодня вечером? Потому что, по правде говоря, вы затмеваете их, как солнце на заре делает бледными звезды. Нельзя быть такой красивой, моя дорогая, это неприлично, это – почти скандал!
Казалось, Эрменгарда действительно шокирована, но от этого ее похвалы становились еще более искренними. Но на этот раз Катрин совсем не обрадовалась. Не очень понимая почему, она чувствовала себя усталой и печальной и охотно сбросила бы это праздничное платье, чтобы свернуться в клубок на кровати, стоящей в комнате над зеленым каналом. Никогда ей не было так одиноко!
Сейчас за ней придет Гарен. Он возьмет ее за руку и поведет в зал, где собралась толпа гостей. Там она склонится перед герцогом Филиппом, перед принцессами и их будущими мужьями. Она знала, что снова встретит там взгляд серых глаз, чье загадочное спокойствие ей удалось однажды поколебать. Она знала, что Филипп ждет ее, что этот вечер стал возможен только благодаря его мощной, упрямой воле, но и это ее не радовало. Ее не трогало то, что могущественный герцог желает ее: может быть, даже любит, если он на это способен. Среди пар, входящих во дворец, она заметила одну, совсем юную. Он – почти подросток, светловолосый, как Мишель де Монсальви, безбородый и веселый, в темно-голубом костюме, – предложил руку прелестной девочке, такой же светленькой, как он сам, такой же свеженькой, как ее розовое платье, с головкой, увенчанной розами. Время от времени он наклонялся к подружке, что-то шептал ей, и это вызывало у нее улыбку, заставляло краснеть. Катрин угадывала, как сжимают его пальцы девичью руку, как тихо произносятся ласковые слова, как готовятся поцелуи… Эти двое не видели никого вокруг. Он не бросил ни одного взгляда на женщин, которые его окружали, часто очень красивых, во всяком случае – ослепительных. Она не сводила нежного взгляда с его лица. Они любили друг друга с пылкостью совсем юных существ, и им не приходило в голову скрывать свою любовь. Они были счастливы…
Катрин сравнивала пустоту своего существования с их беззаботным счастьем. Жадное и одинокое сердце, ненужный муж, который наряжает ее, чтобы ловчее толкнуть в объятия другого, чье-то желание, которое ее нимало не волнует, хотя по ночам кровь закипает в ее жилах, презрение единственного любимого человека… Печальный итог!
– Ваш муж здесь, мадам Катрин, – сказала за ее спиной непонятно когда вошедшая графиня Эрменгарда. Сверкающая и роскошная в своем красно-золотом бархатном платье и головном уборе, высокая, как стрела собора, она завладела всем пространством, и Гарена, одетого в черное, было почти не видно за ней.
Он прошел вперед, некоторое время молча разглядывал Катрин, потом произнес:
– Хорошо.
– Это больше чем хорошо! – возмутилась Эрменгарда. – Это потрясающе!
Слово было точным. Катрин в этот вечер действительно могла потрясти кого угодно благодаря обдуманной простоте туалета. На ней было гладкое платье из черного бархата, стянутое под грудью широким поясом из той же ткани и украшенное лишь золотой подкладкой длинных, до полу, рукавов. Но при этой абсолютной строгости дерзкое декольте заставляло победно сиять ее белоснежную кожу. Квадратное спереди, подчеркивающее округлость плеч и обнажавшее грудь почти до половины, оно углом спускалось на спине ниже лопаток. Зато рукава закрывали почти всю кисть. У многих женщин будут такие же большие декольте, но ни одна из них рядом с ней, одетой в простое темное платье, не покажется такой голой. Другая дерзость: по замыслу графини де Шатовиллен Катрин ничего не надела на голову. Ее роскошные волосы свободно, как у юной девушки, падали на плечи. Единственной, но фантастической драгоценностью был сияющий на лбу молодой женщины, как колдовская звезда, черный бриллиант, прикрепленный к утопающему в волосах тонкому золотому обручу. Этот камень несравненного блеска был самым драгоценным сокровищем Гарена – самой большой редкостью его коллекции. Он купил его в Венеции несколько лет назад у капитана каравеллы, вернувшейся из Калькутты. Он заплатил очень дорого, но все-таки не так дорого, как можно было бы заплатить за вещь такой несказанной красоты. Моряк, казалось, хотел поскорее избавиться от черного камня. Это был больной человек, а его корабль пострадал в последнем плавании.
