На шестой день измученный Ловкач почти вполз во двор Нортклифф-Холла и, процокав копытами мимо массивных ступеней крыльца, направился к конюшне.
Лавджой, шестнадцатилетний юнец и любимый конюх Ловкача, выбежал из конюшни с радостным воплем.
— Мой золотой малыш! Ты дома! Наконец-то! Ах ты Господи! Взгляни только на свою шкуру! Вся грязная и в колючках!
— Ты говоришь со мной или с жеребцом, Лавджой? Что-то никак не пойму, — ухмыльнулся Джейсон.
— Ловкач — вот кто мой дорогой мальчик, мастер Джейсон. Пусть ваша матушка и встречает вас как полагается!
Ловкач, статный жеребец высотой в шестнадцать ладоней, черный, как безлунная ночь, если не считать белой, словно выжженной молнией полоски на морде, радостно заржал, уткнувшись головой в плечо Лавджоя, после чего принялся жевать его заскорузлую рубаху.
Джейсон решительно зашагал к дому, но на полпути остановился и огляделся. Пусто. Ни единой души. А где же Холлис? Холлис всегда стоял у входной двери! О нет, не может быть! Значит, он заболел или умер.
Джейсону стало не по себе. Понятно, что Холлис старше того дуба, на котором Джейсон вырезал свои инициалы, но как же без него? Он просто обязан вечно жить, попеременно успокаивая и журя домочадцев.
— Мой родной мальчик! Ты дома? О Господи, до чего же ты чумазый! Я не ожидала тебя так скоро! Что случилось?
— Мама, где Холлис? С ним все в порядке?
— Разумеется, — слегка удивилась мать. — По-моему, он ушел в деревню. Ах, как я рада, что ты приехал! А теперь признайся, что стряслось?
Слава Богу, Холлис жив и бодр! И Лавджой здоров.
Мать встретила его без всяких признаков волнения.
Джейсон подошел ближе, обнял смеющуюся мать и прошептал ей на ухо:
— Непорочная невеста велела мне ехать домой. Предсказала несчастье. И я видел лицо отца, так что скорее всего речь шла о нем.
Мать отступила, глядя на него.
— О, дорогой, как это удивительно — получить подтверждение моему собственному видению! Дух Непорочной невесты посетил и меня. Но все это неспроста и крайне меня тревожит! Твой отец, как всегда, только отмахивается от моих предупреждений. Но теперь посмотрим, что он скажет!
Она задумчиво побарабанила пальцами по подбородку и покачала головой.
Отец отнесся к рассказу абсолютно невозмутимо, обронив только:
— Ты, похоже, ел на завтрак репу, Джейсон?
Джейсон заверил родителя, что не ел ничего подобного. Он видел, что отца так и подмывает осведомиться о его похождениях, но не мог же он начать расспросы при матери!
Поэтому отец только фыркнул и сморщил нос.
— Немедленно иди мыться. Избавишься заодно и от грязи, и от дурацких фантазий.
В противоположность ему Джеймс внимательно выслушал брата и, помолчав, растерянно протянул:
— Не понимаю. Правда, не понимаю. У меня от всего этого голова раскалывается. Говоришь, она предрекла несчастье, и потом ты увидел отца? Все в точности, как было с мамой, только мама не видела отцовского лица, просто поняла, что он в опасности. Значит, нужно держать ухо востро. А теперь расскажи, как там было с этой Элинор? Ты покупал ей одежду?
— Одежду?
Темные брови Джейсона взметнулись вверх.
— Н-нет, не помню, чтобы я вообще что-то ей покупал.
— Хмм… интересно, что сказал бы насчет этого отец? — пробормотал Джеймс и, насвистывая, отошел.
***
Предсказание духа сбылось только два дня спустя.
Дуглас объезжал нового мерина, Генриха VIII, наделенного характером, по сравнению с которым взрывы злобной ненависти вдовствующей графини казались легким летним ветерком. Генрих то и дело пятился, рыскал в сторону, брыкался и вставал на дыбы, не давая хозяину ни минуты передышки, и Дугласу приходилось смотреть в оба. Когда раздался громкий хлопок, Генрих бешено взбрыкнул. Дуглас, на миг потеряв бдительность, вылетел из седла и приземлился на спину в путаницу низкорастущих тисовых кустов. Он не сделал попытки встать Просто лежал, глядя в голубое летнее небо и подсчитывая потери. Кто-то ранил его в предплечье. Ничего страшного, обычная царапина. А вот падение могло закончиться трагически. Тисовый кустарник никогда еще не казался ему таким красивым! Хвала тому, кто догадался его посадить!
Наконец Дуглас осторожно поднялся, поморщился от жжения в руке, поискал взглядом того, кто не побоялся выстрелить в него, и медленно поковылял к месту, где стоял Генрих. Большой мерин, очевидно, сильно испугался, потому что шкура блестела от пота. Дуглас вздохнул, перевязал платком рану в надежде, что Генрих не учует запаха крови, и тихо заговорил с ним, успокаивая, как мог. Почувствовав, что теперь конь подпустит его к себе, он снял куртку и принялся растирать влажные бока.
Страшно подумать, что скажет по этому поводу его камердинер Пибоди!
— Ничего, ничего, Генри! Мы живы. А это главное. Не расстраивайся, все обошлось! Как только доберемся домой, ядам тебе целую корзину овса! А мне… мне придется послать за этим злосчастным доктором Милтоном. Алекс непременно потребует. А потом встанет надо мной и, хотя словом не обмолвится, обязательно окинет взглядом, который скажет яснее всяких слов: «Говорила я тебе, что она предсказывает беду. Говорила, что это будешь именно ты, и оказалась права!» Вопрос только в том, кто стрелял в меня и почему? Случайность? Какой-то браконьер, ненароком спустивший курок? А если это неведомый враг, по каким-то причинам возненавидевший меня, почему он стрелял лишь один раз? Похоже, плохо все продумал, не находишь. Генри? Что же, посмотрим, не оставил ли он чего полезного.
Возвращаясь домой, он снова вспомнил о Непорочной невесте и ее пророчестве.
Не успел он открыть дверь, как в уши ударил гул голосов: очевидно, спорщики так увлеклись, что ничего вокруг не видели. Дуглас поспешно перекинул через руку грязную куртку, чтобы никто не заметил сделанной наспех повязки.
И что он узрел? Корри Тайборн-Барретт, стоявшую в центре большой передней и, как всегда, выглядевшую уличным мальчишкой-оборванцем, в потрепанных старых штанах, обшарпанных сапожках и древней шляпе с обвисшими полями, надвинутой на лоб. Выдавала ее только толстая пыльная коса, свисавшая чуть ли не до пояса. Похоже, что на этот раз ей не повезло: мистер Джосая Маркер, владелец мельницы на реке Олзор, яростно тряс кулаком перед ее носом.
— Как вы посмели ворваться на мою мельницу верхом на вашей необъезженной кобыле и разбросать все зерно? Стыдитесь, мисс! Стыдитесь! Вы уже взрослая!
Неприлично так себя вести!
Ho Корри, очевидно, не думала сдаваться.
— И у вас хватает совести врать, будто Дарлинг разбросала все зерно? Не правда! Это все ваш сыночек Уилли, это никчемное маленькое ничтожество! Я врезала ему, когда он пытался меня поцеловать, и теперь он мне мстит! Дарлинг и близко не подходила к вашей мельнице!
