— Конечно, мы не экономим на завтраках, — выпалила она, не представляя, что сможет отказать себе в своем любимом блюде — яичнице с ветчиной. — Хорошему работнику необходимо хорошо питаться. Здесь, в Стэннедж-Парке, мы работаем не покладая рук. Поэтому завтракаем мы плотно, — сказала Генри со знанием дела. — А на обед едим кашу.
— Кашу? — Данфорд едва не подавился.
— Да, со временем вы привыкнете. Не сомневайтесь. На ужин у нас, как правило, хлеб и баранина. Если, конечно, она есть.
— Если она есть?
— Не каждый же день мы закалываем овцу. Мы ждем, пока они не состарятся. За шерсть нам дают хорошие деньги.
— Не сомневаюсь, что жители Корнуолла очень признательны вам за то, что вы одеваете их.
Лицо Генри сделалось совсем невинным.
— Не думаю, что большинство из них знает, откуда берется шерсть для их одежды.
Он внимательно посмотрел на нее, очевидно, пытаясь понять, насколько серьезно она говорит это. Пауза затянулась и, почувствовав себя неуютно, Генри добавила:
— Вот такие дела. И вот почему мы едим баранину. Иногда.
— Понимаю.
Генри пыталась понять, что таится за этим бесстрастным тоном, но не могла разгадать его мысли. Она была уверена, что выбрала верную тактику, пытаясь намекнуть ему, что он не сможет привыкнуть к такой жизни. Но он может понять все не так, как ей хотелось. Подумает, что дела в Стэннедж-Парке идут из рук вон плохо, и выгонит их всех. Это было бы катастрофой.
Она нахмурилась. Может ли он выгнать ее? Может ли он вообще отказаться от опекунства?
— Почему вы так нахмурились, Генри?
— Нет, все в порядке, — быстро ответила она. — Я подсчитываю в уме. Когда я считаю, то всегда хмурюсь.
«Она лжет», — подумал Данфорд.
— Какую же задачу вы решали?
— Рента, урожай и тому подобное. В Стэннедж-Парке много работы. И все мы трудимся в поте лица.
Его вдруг осенило. Подробный рассказ Генри об их питании приобрел для него новый смысл. Уж не пыталась ли она запугать его?
— Вот как?
— Да, это так. Несколько человек арендуют у нас землю, остальные же работают на поместье: убирают урожай, смотрят за домашним скотом и выполняют другую работу. На это уходит много сил.
Данфорд усмехнулся. Он не ошибся, она действительно пыталась запугать его. Но почему? Надо подробнее разузнать об этой странной девушке. Если ей хочется войны, он с удовольствием примет вызов. Как бы мило и невинно она ни пыталась скрыть это, он ее раскусит. Он одержит победу над мисс Генриеттой Баррет тем же способом, каким одерживал победы над женщинами по всей Британии. Он просто будет самим собой. И Данфорд улыбнулся ей.
Генри полагала, что у нее крепкие нервы. Она даже успела произнести про себя: «У меня крепкие нервы» — в ту самую минуту, когда его чары обрушились на нее. Но нервы ее были не такими уж крепкими. Что-то оборвалось внутри и засосало под ложечкой. И, что было совсем ужасно, она услышала собственный вздох.
— Расскажите о себе, Генри, — попросил Данфорд.
Она вздрогнула, словно очнувшись от тяжелого сна.
— О себе? Боюсь, что рассказывать совсем нечего.
— Позвольте не согласиться, Генри. Вы очень не обычная женщина.
— Необычная? Я? — Последнее слово было больше похоже на писк.
— Судите сами. Вы с большим удовольствием носите бриджи, а не платья. Мне еще не приходилось видеть, чтобы женщина чувствовала себя менее уютно в платье, чем вы.
Генри знала, что он прав, но ей было невероятно больно слышать это от него.
— Может статься, это из-за того, что платье не подходит вам по размеру или ткань колется…
Ей полегчало. Платью уже четыре года. С тех пор она, несомненно, выросла.
Данфорд начал подсчитывать на пальцах, что было в ней необычного.
— Вы успешно управляете небольшим, но доходным поместьем, и, как выяснилось, делаете это уже шесть лет.
Генри молча ела суп, а Данфорд продолжал загибать пальцы.
— Вас совсем не испугала тварь, которую со всей определенностью можно отнести к самым огромным представителям свиного племени. Один вид ее заставил бы женщин моего круга лишиться сознания, а посему я делаю вывод, что вы находитесь с вышеупомянутым животным на дружеской ноге.
Генри нахмурилась, не зная, как понимать его слова.
— У вас есть способности к управлению, что характерно для мужчин, однако вы достаточно женственны, поскольку не остригли свои волосы, кстати говоря, очень красивые. Он загнул следующий палец, Генри зарделась от этого комплимента, теряясь в догадках, будет ли он загибать пальцы и на другой руке.
— И наконец… — он загнул большой палец, — вы настаиваете, чтобы вас называли мужским именем.
Она застенчиво улыбнулась. Он взглянул на свой кулак.
— Если этого недостаточно, чтобы назвать вас не обычной женщиной, тогда я умываю руки.
— Что ж, вы правы, — произнесла она нерешительно, — быть может, я и вправду немного странная.
— Не называйте себя странной, Генри. Оставьте это другим. Назовите себя оригинальной. Это звучит намного приятнее.
Оригинальной. Генри это понравилось.
— Его зовут Поркус.
— Простите?
— Борова. И я с ним действительно на дружеской ноге. — Она застенчиво улыбнулась. — Его зовут Поркус.
Данфорд откинул голову и расхохотался:
— О, Генри, вы — сокровище.
— Это комплимент?
— Именно это я и имел в виду.
Она отпила из бокала, не отдавая себе отчета в том, что выпила вина больше, чем обычно. Почти после каждого глотка лакей наполнял ее бокал снова.
— Наверное, я и в самом деле получила несколько необычное воспитание, — опрометчиво сказала она. — Возможно, поэтому я не такая, как все.
— Ах, так?
— В округе было мало детей, я почти не общалась с девочками. Чаще всего я играла с сыном конюха.
— Он до сих пор в Стэннедж-Парке? — Данфорду вдруг пришло в голову, что у нее может быть тайный любовник. Это было вполне вероятным. Понятно, что она — женщина необычная и не раз пренебрегала условностями. Любовник вполне вписывался в ее образ жизни.
— Нет. Билли женился на девушке из Девона и уехал. Скажите, вы задаете вопросы из вежливости?
— Совсем нет. — Он снова улыбнулся ей. — Конечно, я не хотел бы казаться невежливым, но мне интересно с вами.
Это было правдой. Данфорду всегда были интересны люди, их мысли и поступки. Дома, в Лондоне, он мог часами стоять у окна, наблюдая за тем, что происходит на улице. В свете его считали великолепным собеседником, и не потому, что он хотел казаться таковым — ему было действительно интересно то, о чем ему рассказывали. Этим отчасти можно было объяснить симпатию к нему со стороны женщин. Совсем не каждый способен выслушать женщину.
