— Но это ведь очень плохой человек, разве не так? Джонас говорит, что он подлый предатель, который напустил на нас армию ирландских папистов.
— Как выясняется, — заметил Даррелл, нахмурившись, — мастер Джонас говорит много неподобающего! Где он получает подобные уроки вероломства?
— В Плимуте, он ездит туда навещать своих родных. Все эти разговоры… Его отец ничего не знает, мать тоже. С ними он не отважится говорить о таких вещах, но Джонас есть Джонас: он должен похвастаться перед кем-нибудь своей осведомленностью. Бет и Саре это неинтересно, вот у него и нет выбора, приходится рассказывать мне. Даррелл, так что же — лорд Страффорд действительно был очень дурным человеком?
Даррелл снял широкополую, украшенную пером шляпу, бросил ее на траву и откинулся на спину, подложив руки под голову и уставясь на цветы боярышника, такие белые на фоне синего неба.
— Он был честолюбив и безжалостен, — задумчиво произнес Даррелл. — В прежнем парламенте он вместе с Пимом, Элиотом и Коуком выступал против короля, однако за годы единоличного правления превратился в самого важного и самого доверенного королевского министра. Вот почему члены парламента называли его предателем и почему они не могли успокоиться, пока не уничтожили его. Но дурной человек? Кто сможет утверждать это?
Они вновь замолчали; Черити обдумывала услышанное, а Даррелл лежал, погрузившись в свои мысли. Мир и покой царили на опушке рощи. Сильный аромат боярышника смешивался с запахом колокольчиков, что разрослись в сумеречной тени деревьев. Солнечный свет пробивался сквозь ветви, играя пятнами на стареньком платье Черити и бархатном камзоле ее приятеля. Где-то в вышине над ними заливался жаворонок, его песня чистейшей золотой нитью пронизывала тишину.
— Как хорошо дома! — тихо произнес Даррелл через некоторое время. — Ощутить под ногами родную землю и спать в доме, где появился на свет. Наверное, я с радостью провел бы оставшуюся жизнь в Конингтоне и ни ногой за пределы Девоншира.
Черити с нежностью смотрела на него, она знала — возможно, лучше большинства других — о глубокой и страстной привязанности Даррелла к этому великолепному наследству. Почти все свое детство, в отличие от других мальчиков его положения, он провел здесь, так как сэр Даррелл, не имея других детей, предпочел, чтобы его сын получил полноценное образование дома, а не уехал, едва став подростком, в какой-нибудь университетский городок. Все это Черити знала и до определенной степени могла понять, потому что тоже любила Конингтон. Но сама-то она, не имея перспективы хоть когда-нибудь совершить путешествие дальше соседнего поля, постоянно тянулась в неизведанный мир. Возможно, это беспокойная душа ее отца или гордый, упрямый дух нормандских предков мешали ей принять с покорностью свою бесцветную судьбу.
— Так ты не получил никакой радости от года, проведенного в Лондоне? — удивленно спросила она. — Поехать в Лондон, оказаться при дворе, увидеть короля и королеву… о, Даррелл, это должно было доставить тебе удовольствие!
— Да предостаточно! — Он снова сел, отбросив назад свои длинные волосы. — Но при дворе не только маскарады и танцы, там сплошь интриги и борьба за выгодное место. А в Лондоне в это тревожное время полно горечи и недоверия — ничуть не меньше, чем развлечений и веселых попоек. О, в Уайтхолле я встречал больших людей и красивых остроумных женщин. Я хорошо проводил время с друзьями в театрах и тавернах, но я слышал также, с какой дикой яростью пуритане осыпают проклятиями епископов и церковь, и видел вооруженную толпу, требующую голову Страффорда. Нет, малышка, лучше всего здесь, где жизнь течет, как было всегда, — и, даст бог, всегда так будет.
Последние слова Даррелл произнес тихо, почти как молитву, и на какое-то время умолк. Его юное лицо было серьезно и озабоченно, тень тревожных мыслей отражалась в глазах. Затем, вновь осознав, что рядом с ним сидит девочка, увидев возросшее недоумение и беспокойство в напряженном взгляде ее темных глаз, сосредоточенных на его лице, Даррелл заставил себя стряхнуть мрачное настроение. Он вскочил на ноги, схватил ее за руку и потянул за собой.
— Хватит серьезных разговоров! Солнце сияет, и жизнь прекрасна, по крайней мере, сейчас, так давай не будем искать повода для печали. Послушай, садись-ка ты на лошадь позади меня, я довезу тебя до Маут-Хаус, бьюсь об заклад, тебе уже давно пора торчать за уроками!
— Нет, подожди минутку! — Черити вырвалась и положила руку ему на ладонь. — Даррелл, скажи мне правду! Все эти волнения в Лондоне, они ведь не коснутся нашей жизни здесь, в Конингтон-Сент-Джоне?
Он посмотрел на нее, и Черити увидела, что тень, которую он попытался изгнать, опять омрачила его светло-карие глаза.
— Эта беда сильно скажется на всем, малышка, — нехотя ответил он, — на церкви и государстве, на праве короля властвовать и праве людей сопротивляться тому, что некоторые называют тиранией. С обеих сторон накал страстей слишком высок, и только Господь в безграничной мудрости своей может сказать, чем все это закончится.
Когда бы в последующие годы Черити ни оглядывалась назад, в то золотое лето она всегда вспоминала драгоценные беззаботные последние дни детства, еще сияющего перед тем, как туча, нависшая над всем королевством, легла темным покровом и на ее жизнь. Это лето принесло ей обещание счастливого будущего даже больше, чем она смела надеяться, обещание, за которое ей следовало благодарить Даррелла.
Первый осторожный намек на какую-то перемену появился в июле, сразу же после ее четырнадцатого дня рождения, когда миссис Шенфилд сказала Черити, что леди Конингтон приглашает ее провести неделю в поместье. Черити удивило приглашение, но еще сильнее то, что ей позволили поехать, однако она приняла без вопросов выпавшую на ее долю удачу. Такие удовольствия в ее жизни случались крайне редко.
Прибыв в поместье и поздоровавшись с двумя дамами, она тут же отметила: Элисон побледнела и выглядит еще более подавленной, чем показалось Черити при первой встрече. Но она скоро забыла бы об этом, если бы на следующий день не наткнулась на молодую женщину, горько плакавшую в увитой зеленью беседке в саду. Как только тень упала на порог беседки, Элисон, вздрогнув от неожиданности и прерывисто вздохнув, подняла голову. Черити поспешно заговорила, успокаивая:
— Умоляю вас, не тревожьтесь. Это я, Черити Шенфилд.
— Мисс Шенфилд! — Элисон в смятении вытерла глаза, стараясь говорить спокойно. — Простите меня! Я не слышала, как вы подошли.
