— Если бы я мог хоть что-то сделать, — твердил он.
— Иди отсюда, — сказал ему Исмаил с грубоватой снисходительностью. — Молись. Поспи, если сможешь. Понадобишься — позовем.
Оттону пришлось удалиться. Исмаил вошел в палатку, вполне довольный собой. Там было только несколько женщин, все толковые и умелые. Их выбрала Аспасия.
Он даже улыбнулся.
— Мне пришло в голову, — сказал он, — что могло быть много хуже. Здесь нет никаких толп суетящихся придворных. Никакой тесноты и духоты. Есть чем дышать.
Феофано засмеялась, изумив остальных.
— Так ты простишь мне мое упрямство?
— Ну нет, — ответил Исмаил. Но он не сердился на нее. Он внимательно осмотрел ее, кивнул. — Ты справишься. Слава Богу, ты не из хрупких цветочков.
— Македонская порода, — отвечала она. — Она крепкая. Приспособлена для этого.
Это было ужасно и великолепно. Каждая женщина, рожая дитя, смотрит прямо в лицо смерти.
Аспасии, которой не суждено было самой родить живого ребенка, довелось вести со смертью долгую борьбу. Солнце медленно клонилось к западу. Наступала ночь. Пришел император, он беспокоился, но его опять прогнали.
— Можно подумать, — пробормотала Аспасия, — что это его первый, а не пятый ребенок.
— Мужчины, — сказала Феофано, прежде чем очередная схватка скрутила ее, так что ей уже на хватало дыхания для разговора.
— Должен же быть какой-то способ попроще, — сказала она много позже.
Исмаил поднял голову.
— Если найдешь, не поленись рассказать нам.
Она засмеялась, у нее перехватило дыхание. Она устала и была вся мокрая. Аспасия обтерла ее. Смелая девочка. У нее всегда было легкое сердце и острый язычок, как раз тогда, когда другая бы кричала и плакала. Она не кричала. Только иногда охала, чтобы отвлечься от боли.
— Думаю, мне бы надо походить, — сказала она.
Ей помогли подняться. Ее сразу же скрутило чуть ли не вдвое, но она не захотела ни лечь, ни сесть.
— Пошли, — задыхалась она, — пошли!
Они все ходили и ходили вокруг палатки.
Время от времени гремел гром. В минуту передышки Аспасия заметила это. Порывы ветра шевелили полы палатки и иногда залетали внутрь. Служанка, которая должна была двигать веер, заснула. Аспасия растолкала ее. Она подскочила виновато и замахала с удвоенной силой.
Феофано прилегла немного отдохнуть.
— Надеюсь, — сказала она, — что я в последний раз попадаю в такое положение.
— Вот все кончится, тогда посмотрим, — сказала Аспасия.
Исмаил молчал. Он не беспокоился. Насколько видела Аспасия, все шло нормально. Но может случиться всякое. Ребенок появлялся на свет раньше времени: Бог даст, не настолько рано, чтобы не выжить.
Гром прогремел громче и ближе.
Что-то зашипело. Внезапно полил дождь: сильный, частый, теплый дождь. Он барабанил по крыше палатки. Запах дождя проникал внутрь, густой и влажный; но не сам дождь. Промасленная кожа не пропускала его.
Феофано задышала глубже. Казалось, у нее прибавилось сил. Она поднялась и снова хотела ходить.
Лил дождь. Она ходила. Над головами гремел гром. Молния слепила.
Все решат, что это знамение. Бедный Оттон, он замучен волнениями и знамениями, а наследника все нет.
Схватки стали сильнее и чаще. Аспасия подняла голову, встретив взгляд Исмаила. Уже скоро. Лицо его было сосредоточенно и бледно, насколько оно могло быть бледным. Борода растрепалась. Не думая, она потянулась пригладить ее.
Феофано вцепилась в ее руку. Удерживая. Пригибая книзу. Она стонала от напряжения.
Тонкий голосок вторил ей: детеныш отчаянно стремился появиться в мир без малейшего промедления.
Аспасия крепко схватила его, мокрого и извивающегося. И он оказался у нее в руках.
— Ну? Кто это?
Аспасия едва узнала голос, такой он был хриплый, еле вернувшийся с той стороны агонии. Она подняла извивающееся тельце, такое крошечное и стоившее так дорого.
Она засмеялась.
Исмаил тоже сверкнул белыми зубами на темном лице.
Феофано вмешалась, задыхаясь, начиная сердиться.
— Еще дочка? О Боже, еще одна благословенная дочка! Еще одна проклятая…
— Ваше величество, — сказала Аспасия, подавая ребенка ей в руки. — Бог послал вам огромное сокровище. Это сын.
Его назвали Оттоном. Может быть, это и было несколько чересчур, но у этого имени была славная история. Его отец был вне себя от радости. Королевство — в один прекрасный день это будет его королевство, если так пожелает Бог, — от края до края гремело приветственными криками. Рождение дочерей отмечалось торжественной мессой. Рождение сына было достойно всеобщего праздника.
Феофано была искренне счастлива и довольна. Благодарение Богу, ее долг был исполнен. Сын, рожденный в безумную, грозовую ночь, был крепким, хотя и небольшим. Тщедушным, как сказала его старшая сестра. София была вовсе не рада брату, который отнимал ее последние надежды на трон.
С ней надо было что-то делать. Феофано заговорила об этом после крестин Оттона, когда волна празднеств наконец начала спадать. Для безопасности его первый раз окрестили сразу же, еще в лесу Кетил, дождевой водой, среди радостно ухмыляющихся стражников. Он получил имя и официальное крещение в источнике Майнца, когда в соборе и в городе собралась чуть ли не вся Германия.
Теперь он должен был расти королем.
— А его сестра, — сказала Феофано, — будет учиться мириться с этим.
— Смириться всегда нелегко, — заметила Аспасия.
Феофано подняла бровь.
Аспасия взяла на руки маленького Оттона, который, насытившись молоком кормилицы, тут же заснул у нее на коленях. Кормилица говорила, что он любит Аспасию. Как только она брала его, он сразу переставал плакать, хотя, может быть, это было просто совпадением.
Она пригладила пушок на его голове. Он родился черненьким, но те волосы почти все уже выпали, и он был теперь лысым. Когда он подрастет, волосы у него станут светлые или рыжие. Она подумала, что глаза у него должны быть темные. Сейчас они были голубые, ясные и любопытные. Он вообще был очень живой, даже когда спал.
— Ты его обожаешь, — сказала Феофано.
Аспасия взглянула на нее.
— Я обожаю всех твоих детей.
— Этого особенно.
— Он мальчик.
— Он лучше?
— Конечно, нет, — ответила Аспасия так же резко, как это сделала бы София, будь она здесь.
— И все же, — продолжала Феофано, — ты никогда не держала других так, как держишь его.
— Никто из них не был Оттоном. — Аспасия покачала его. Она заметила, что улыбается. Она часто теперь улыбалась. Как блаженная.
