Я пошла наверх, чтобы написать Лео следующее письмо. Я решила раз в неделю сообщать ему новости о детях, а он, видимо, выбрал тот же промежуток. Вскоре у меня было уже три его письма, я бережно хранила их в ящике своего письменного стола, хотя в них не говорилось ничего особенного. Лео всего лишь комментировал то, что я сообщала ему о детях. Перед отъездом он подарил Флоре маленького шотландского пони, и я писала ему, что Флора обожает своего пони, что она назвала его Овсянкой, за цвет. Я писала, что Флора каждый день катается на нем в седле-корзинке, которое мистер Тайсон нашел для нее в упряжной. Лео писал в ответ, что очень рад этому, что нам нужно решить, в какое седло ее сажать после того, как она перерастет корзинку – боковое или обычное. Теперь многие женщины ездили по-мужски, и Лео считал, что так безопаснее. Затем он написал, что должен был посоветоваться с Аннабел о делах, поэтому послал письмо и ей. Он всегда отвечал на мои письма, но, кажется, не собирался писать мне много, больше, чем писала ему я.
Я попробовала спросить Лео, как он чувствует себя в армии, и в следующем письме он написал, что «очень не похоже на прежнюю жизнь, как я и ожидал, но и не похоже на то, что я представлял заранее». Но мне так и не удалось понять, привык к ней Лео или нет, хотя я изломала голову, пытаясь догадаться об этом из его высокопарных фраз. Я вздохнула. Я понимала, почему Лео ушел в армию, но было так жалко, что он ушел туда как раз тогда, когда мы стали лучше узнавать друг друга. Теперь, когда его не было рядом, мне стало казаться, что между нами снова появился барьер, растущий с каждым коротким, формальным письмом.
Я встала, чтобы подойти к окну и взглянуть на розарий – и увидела картину с Клитией. Я остановилась перед ней, думая о Фрэнке, о первой встрече с ним, о последней встрече – я понимала, что он не любил меня раньше, не любит и сейчас, понимала, но ничего не могла поделать со своей любовью к нему. Затем я вспомнила слова Лео – «я – понимаю», и на мгновение мне снова стало легче.
Прочитав статью о счетах домашней фермы, я начала читать и другие. Сначала я увлеклась статьей «Законодательство об имениях за 1909 год», а затем – заметкой «Оборудование кабинетов имений». После этого я попросила у мистера Селби другие главные учетные книги – мельницы, кирпичного завода и прочие. Он, конечно, разрешил, и я выбрала все, какие хотела.
Я очень многое узнала из этих книг. Не только об имении, но и о Лео тоже. Я знала, что он – хороший землевладелец, но не догадывалась, насколько он хорош. Это было не сравнимо, с ознакомительными экскурсиям, здесь было гораздо нагляднее. Например, торговля мясом – в Борреле рабочие не покупали его, за исключением куска свинины по выходным, а большие семьи не позволяли себе даже этого, из-за высоких цен. Рабочий мог провести всю жизнь, присматривая за овцами фермера, но не мог позволить себе поесть баранины. Но в Истоне было иначе, потому что людям, живущим в имении, мясо продавалось по себестоимости. Мистер Селби сказал, что мясной магазин давно закрыли, потому что мясо дешевле покупать на домашней ферме. То же относилось и к хлебу, маслу, сыру, молоку для детей – все было дешевле, чем в магазинах. Приусадебные участки в Истоне были большими, их давали каждому, кто хотел взять. Каждый год бесплатно раздавали поросят, а ренты были ниже боррельских, несмотря на то, что все издержки выросли с войной.
Все счета доктора Маттеуса тоже оплачивались имением. В Истоне было принято платить по болезни и выплачивать пенсии по старости задолго до того, как Ллойд Джордж распорядился ввести этот порядок по всей стране. Когда я разговаривала об этом с мистером Селби, тот сказал, что и другие землевладельцы делали что-то подобное.
– Лорд Вонтэдж, например, ввел систему распределения прибылей в имении Локиндж и установил местные кооперативные хранилища. Но лорд Ворминстер никогда не следовал этим путем, он предпочитает благотворительный деспотизм просвещенному, – улыбнулся мистер Селби.
Позже, в своей гостиной, я думала о Лео. Я вышла замуж за хорошего, заботливого человека, который заслуживал всеобщего уважения – и любви своей жены. Но я была не лучше Клитии, безнадежно любящей Аполлона, своего солнечного бога. И такой же глупой, потому что мой солнечный бог думал обо мне не больше, чем о Клитии ее собственный. К счастью, скоро он уедет во Францию, не побеспокоившись о том, чтобы навестить меня.
Однако, через пару дней в Истон прибыла открытка: «Приеду в четверг на обед. Пришлите экипаж к 13.10. Ф».
На ней не было обратного адреса, и я не могла отказать ему, даже если бы захотела. Я сознавала, что мне, следовало бы иметь побольше гордости, сознавала, что Фрэнк дурно обошелся со мной за тем ужасным ужином, но, в конце концов, он всего лишь заставил меня признать правду – я люблю его.
В четверг утром я тщательно уложила волосы, надела новую блузку и села ждать внизу, в большой гостиной. Едва заслышав цоканье копыт, я выбежала в зал. Мистер Тимс уже открыл дверь, поэтому я вышла на ступени – и увидела Фрэнка. Он был не в военной форме и сам правил лошадью. Увидев меня, он бросил поводья мистеру Тайсону и поднял шляпу. В светлом костюме и соломенно-желтом канотье он выглядел таким молодым и красивым, что мои ноги задрожали от внезапной слабости.
Фрэнк соскочил с кучерского сиденья и взбежал по ступеням, его хромота совсем исчезла. Мое колотящееся сердце застыло в груди комком свинца.
– Твоя нога... она уже лучше.
– Увы, да. Отпуск кончился. – Фрэнк бросил шляпу мистеру Тимсу, который едва поймал ее, и обернулся ко мне. – Добрый день, Эми. Вижу, ты красива, как всегда, – от его сверкающей улыбки мое сердце зачастило снова, мне даже показалось, что оно никогда не успокоится. – Мы, идем обедать? Я жутко голоден.
За обедом Фрэнк рассказывал мне об отпуске, проведенном в Шотландии – о рыбе, которую поймал, о тетереве, которого подстрелил, об оленях, которых скрадывал. Затем, когда мистер Тимс поставил нам кофе и ушел, Фрэнк зажег сигарету. Поглядывая на меня сквозь струйку дыма, он сказал:
– Ну, а теперь извинения, Эми? Я безобразно вел себя тем вечером – другая хозяйка отказала бы мне от дома за такое.
– Истон – твой дом, – потупилась я.
– Никогда! – воскликнул Фрэнк, изменившись в лице. – Но, тем не менее, это единственный дом, который у меня остался. – Я не ответила, он, чуть помедлив, продолжил: – Прости, Эми. Я вел себя просто ужасно, но ты понимаешь почему, правда?
Вспомнив золотое кольцо, промелькнувшее в воздухе и покатившееся по полу, я прошептала:
– Да.
– Ты помнишь то лето перед войной, Эми? Я кивнула, не в силах выговорить ни слова.
