Но и сам он пока не очень понимал, к чему именно готов. То, что сегодня предстоит эта странная, по его мнению, охота, в которой и ему придется поучаствовать, зверь за насущное и важное не принимал, наоборот, считал баловством, людской прихотью, даже безумием. Разве так охотятся? Такой толпой и с таким шумом? Лучший охотник – одиночка, на мягких лапах и с пружинной грацией, не чета этим. Ему ли не знать?
Однако беспокойство не проходило, словно кто-то невидимый и всезнающий давал понять: готовься. Предвестники судьбы уже рядом. Что-то будет. И, возможно, в твоих силах это предотвратить.
Спал Пардино на открытом воздухе, под навесом, что соорудил специально для него тот, кого теперь все чаще именовали Аджарат и все реже, только в кругу семьи, Ежи. Если честно, зверь не очень-то жаловал новоявленного хозяина, относился к нему с пониманием, но не более. Всю свою любовь, преданность и ласку он разделял между троими: несомненно, самой главной для него была Орыся-Эдже, а потом ее котята, Бал и Бек. Такой порядок почитания и уважения Пардино установил сам, и никакому пересмотру он не подлежал.
Хотя иногда на него что-то находило и он мог, сам не понимая почему, приблизиться к Аджарату, посмотреть в глаза и подставить голову под мозолистую ладонь. Редко, но находило.
Они мужчины, человеческого и звериного рода. Они и без слов могут понять друг друга: зачем слова, когда есть крепкая рука или лапа – и понимающие глаза. Так заведено и так пребудет до конца дней.
Но сегодня их ждут перемены. Пардино не понимал какие, но чувствовал, что они непременно будут. И наверняка знал, что без его участия не обойдется.
Была разномастная, разноцветная толпа. Были и гам, и многоголосье, и разновеликий шум, и многослойные запахи. Были суета и толкотня. Снующие и бегающие туда-сюда люди. Все это называлось подготовкой к охоте, к выезду человека по имени Мустафа за пределы строения под названием дворец. Пардино все это не нравилось. Слишком много всего. Не так, как он привык за последние годы. И хоть раньше он и сам жил во дворце, но уже подзабыл, как это бывает на самом-то деле. Радости случаются, оказывается, в малом, а не вот так, прилюдно, у всех на глазах. Это все ненастоящее.
Потому он и был спокоен. Совсем как на охоте. На настоящей. Разве что охотничьего азарта не было, да и откуда ему сейчас взяться? А вот все остальное имелось.
И все равно его тянуло отсюда прочь, обратно в ставший уже привычным дом, под навес, в прохладу, в хорошо знакомое место. Если бы не напутствие Орыси да находящиеся рядом Бал и Бек, давно убежал бы, никого не спрашивая, только бы его и видели. И еще одно удерживало, да покрепче всяких канатов и цепей: то самое предчувствие, нюх. Не ощущение запаха, а нюх на грядущее. На что-то ужасное, непоправимое.
Терпение заканчивалось. Сама собой поднималась внутри слепая ярость – скорей бы уже! Но другой голос подсказывал изнутри: спокойно, пока все в порядке, а в нужный момент ты сам поймешь, что делать.
Любопытные, восхищенные, а иногда и недоумевающие взгляды Пардино игнорировал так, как умеют одни лишь кошки, к какому бы из кошачьих племен они ни принадлежали: «вы мне неинтересны и скучны, люди, со всеми своими заботами и устремлениями». Даже парадный ошейник, казалось, лишь подчеркивал его независимость. А золоченая цепочка в руке Бал была и вовсе не натянута, свободно болталась чуть ли не до самой земли, эту самую независимость лишний раз только подтверждая.
Волкодавы в охотничьей свите Мустафы выразили свое недовольство и непонимание вполне однозначно – не глупым лаем, но свирепым рычанием. Это были лютые, могучие, натасканные на всякую дичь псы. Их вожак по кличке Кабул, не сводивший с Пардино налитых кровью глаз, понял вдруг, что рядом не просто кот, коих он ненавидел всем естеством своим, а достойный соперник. Они как-то одновременно представили и увидели схватку друг с другом – и финал ее: когтями задних лап огромная рысь вспарывает волкодаву живот.
Кабул зарычал глуше и отвернул морду в сторону, решив, что связываться с этой большой кошкой не время и не место. А Пардино вообще было не до драки, внутри чуть ли не выло: скоро, совсем скоро будь начеку, будь на месте…
В этот миг он проснулся по-настоящему – и понял, что любимых котят его обожаемой хозяйки рядом нет, что он находится в каком-то чужом, незнакомом месте, что бок его болит и передняя лапа почти не слушается… Но это было плохое, неправильное пробуждение. И зверь, мгновенно изгнав его, снова погрузился в сон.
…Боя не будет. По крайней мере в том понимании, что вкладывают в это слово люди. Вот совсем недавно бой как раз был, и Пардино еще не забыл, как убил неизвестного ему человека, помогая этим спасти другого человека, вот этого, по имени Мустафа. Там, в глухом переулке.
Пардино вообще мало что забывал. Ну а уж такое тем более. Рвать когтями податливую плоть, что может быть слаще?
Но здесь что-то другое. Запах беды. Запах тех самых перемен, что он учуял еще утром. Если ты такое умеешь, то быть тебе на голову выше людей и зверей, быть над ними султаном и пашой. Пардино умел, хотя до «паши» было, он сам это чувствовал, еще ох как далеко, а до «султана» и подавно.
И вот он различил этот запах. Не медоносный запах луговых цветов, не дразнящий аромат шелковой травы, не горький дух слежавшейся листвы и сосновых иголок, а будто вонь паленой тряпки коснулась ноздрей. Вместе с ней вошло то самое предчувствие непоправимого, с которым он так свыкся за последние часы. И лапы сами понесли туда, откуда веяло этой бедой.
Сначала он шел медленно, принюхиваясь, а потом все резче и резче, ускоряя шаг, припадая к земле, как на охоте. Со стороны казалось, что этот диковинный зверь, ни на кого в охотничьей своре не похожий, просто хочет спрятаться в траве, чтобы потом неожиданно вынырнуть и… Кто знает, что дальше? Смельчаков нет, чтобы выяснить, пусть это проверяют вожатые, что следом идут, на то они к нему и приставлены.
Пардино не было дела до людского мнения, он вообще не доверял людям, а уж слушать их… Вообще-то, слушать их он мог: не всех, конечно, только тех, кому верил. Их как раз можно было и слушать, и слушаться. Но сейчас не тот случай, сейчас все решали мгновения, потому что беда пришла, встала во весь свой медвежий рост, занесла лапу для удара. Упредить этот удар и перехватить лапу – вот что надо успеть ему, Пардино.
И он тогда почти успел. Вырвал поводок (не до церемоний!), прыгнул туда, куда беда уже дотянулась, и смахнул ее, как вонючую паленую тряпку со стола. Все! Внутри него что-то отдалось теплом, запульсировало в такт биению сердца…
