Но все же она сдержалась и, вскинув подбородок, приказала:
— Рассказывайте.
— В тот вечер мы были в театре. Только отец, мать и я, потому что Геро была еще слишком маленькой, а Феба — просто младенцем. Для меня это было… можно сказать, делом чести. — Я считал себя взрослым и не хотел оставаться под присмотром гувернантки. Помню, мы смотрели «Короля Лира», и мне было ужасно скучно, но я не хотел этого показывать, так как понимал, что тогда буду выглядеть маленьким и наивным. А потом мы сели в экипаж и… Не знаю почему, не могу вспомнить, хотя снова и снова прокручивал все в сознании, — но отец заговорил о ружьях. Я получил пару охотничьих ружей на день рожденья. За несколько дней до этого я выносил их из дому и подстрелил нескольких птиц в лондонском саду, а отец ужасно рассердился. Я думал, он уже перестал сердиться на меня, но отец вдруг заявил, что заберет у меня ружья, если я не научусь правильно обращаться с ними. Я был удивлен и возмущен. И накричал на него.
Герцог отрывисто вздохнул — как будто задыхался.
— Да, я накричал на отца. Я назвал его ублюдком, и мать заплакала. А потом я, к собственному ужасу, вдруг почувствовал слезы на своих щеках. Мне было четырнадцать, и для меня была просто невыносима мысль, что я плачу на глазах у отца. Я распахнул дверцу кареты, выскочил и побежал. Потом отец, должно быть, остановил экипаж и отправился за мной. И мать тоже. А я бежал и бежал… Я не знал, где находился, и меня это не интересовало особенно, но вскоре дома вокруг стали сменяться руинами, и я ощущал запахи джина и гниения. Услышав возгласы приближающегося отца, я в момент злобного упрямства юркнул за какие-то бочки — бочки с джином — и спрятался. Мои ноздри, мои легкие, мою голову наполнял тяжелый запах спиртного, пока меня не потянуло на рвоту. А потом я услышал выстрел…
Сделав паузу, герцог широко раскрыл рот, как будто кричал, но не издал ни звука, лишь оскалил зубы. Затем вновь заговорил:
— Я выглянул из-за бочки, и мой отец… мой отец… — Максимус зажмурился, но тут же открыл глаза. — Его грудь была в крови. И он увидел меня. Он увидел, что я прячусь, и, шевельнув головой, едва заметно улыбнулся мне. А потом преступник застрелил мою мать. — Он проглотил комок в горле. — Что произошло потом, я не помню. Говорили, что меня нашли на телах родителей. Единственное, что я помню, — это зловоние джина. И еще — кровь на волосах матери.
Уставившись на свои руки, Максимус сжимал и разжимал кулаки. Потом он посмотрел на Артемис. Вскоре он пришел в себя — справился со своей ужасной скорбью и яростью и, расправив плечи, снова посмотрел на Артемис. А она вдруг подумала: «Откуда он брал силы прятать этот ужас, эту кровоточащую душевную рану?» Но она восхищалась им — восхищалась и любила. Именно поэтому в ее душе тоже открылась рана — слабое отражение той боли, которую испытывал он.
— Теперь ты все знаешь, — тихо сказал Максимус, уже полностью владея собой. Теперь он снова был тем герцогом Уэйкфилдом, который произносил речи в палате лордов. — Вот почему я должен сделать это сам. Я — виновник их смерти. И я должен отомстить за них… и за свою честь.
Артемис протянула к нему руки, и он, шагнув к кровати, опустился на одно колено и проговорил:
— Сможешь ли ты теперь смотреть на меня, зная, какой я трус?
— Дорогой… — Она взяла его лицо в ладони. — Вы самый храбрый человек из всех, кого я знаю. Тогда вы были просто мальчиком. Неужели никто вам этого не говорил?
— Уже тогда я был маркизом Брейтоном.
— И все же вы были ребенком. Своенравным глупым ребенком, который не мог, держать себя в руках. Ваш отец не обвинял вас ни в чем. Умирая, он защищал вас, велев не покидать укрытия. Подумайте, Максимус… Если бы у вас был ребенок — сын, — разве вы не отдали бы за него жизнь? Разве вы, даже зная, что умираете, не были бы счастливы, что он жив?
Закрыв глаза, герцог положил голову ей на колени, и она ласково гладила его по мягким коротким волосам. Потом нагнулась и нежно поцеловала в лоб.
— Пора спать. — Он встал, забрался под одеяло и привлек Артемис к себе.
А она еще долго лежала без сна, глядя в темноту.
— Ваша светлость…
Какое-то мгновение, возвращаясь в реальность, Максимус думал, что ему померещился голос Крейвена. Он заморгал, но Крейвен по-прежнему стоял возле кровати.
— Крейвен, вы вернулись? — пробормотал герцог.
— Я никуда не уходил, ваша светлость, — ответил камердинер.
Максимус поморщился. Судя по количеству «ваших светлостей», которыми сыпал Крейвен, он все еще сердился на него.
— Но я не видел вас в доме…
— Ваша светлость знает не все, что происходит в этом доме, — язвительно заметил камердинер. — Вас ожидает внизу джентльмен. Он говорит, его зовут Олдерни.
— Олдерни? В такой час?
— Сейчас около полудня, ваша светлость. — Крейвен выразительно приподнял брови.
— О-о… — Максимус сел в кровати, стараясь не потревожить Артемис. В голове у него царила неразбериха, но было ясно: ради чего бы ни пришел Олдерни, дело очень важное.
— Я предложил вашему гостю ленч, и он, по-моему, остался очень доволен, — сообщил камердинер. — Так что я уверен, у вас есть время, чтобы умыться и придать себе приличный вид, перед тем как принять его.
— Спасибо, Крейвен, — сухо поблагодарил Максимус, нагишом поднимаясь с постели. — Вы знаете о капитане Тревельоне?
— Конечно, ваша светлость, — ответил Крейвен, уже стоя спиной к Максимусу. — Я заходил взглянуть на капитана, и он, по-моему, спокойно отдыхал. Доктор сообщил, что днем вернется, чтобы снова осмотреть своего пациента.
— Вот и хорошо. — Максимус вздохнул с облегчением.
— Не могу не доложить, ваша светлость, — откашлявшись, проговорил Крейвен, — что виконта Килборна больше нет в подвале.
Герцог замер на мгновение.
— Что?..
— Ему, очевидно, удалось каким-то образом освободиться от своей цепи с помощью молотка и зубила. И он исчез. — Глядя через плечо, Крейвен старался не смотреть на Артемис.
Максимус же вдруг заметил, что Артемис дышала совсем не так, как обычно дышат во сне.
— Крейвен, не могли бы вы ненадолго оставить нас?
— Конечно, ваша светлость.
— Вы в курсе, что мисс Пиклвуд неожиданно вернулась из провинции? — Максимус посмотрел на камердинера, уже собиравшегося покинуть комнату. — У нее есть информация, которую она могла получить только внутри этого дома. Не известно ли вам что-нибудь об этом?
— На что вы намекаете, ваша светлость? — Крейвен широко раскрыл глаза.
Герцог нахмурился, однако промолчал. Камердинер же тотчас вышел за дверь.
