— На что вы намекаете, ваша светлость? — Крейвен широко раскрыл глаза.
Герцог нахмурился, однако промолчал. Камердинер же тотчас вышел за дверь.
Обернувшись, Максимус увидел, что Артемис наблюдала за ним и в ее взгляде была такая печаль, что он невольно вздрогнул. Когда же он заговорил, его голос прозвучал слишком уж громко:
— Это ведь ты выпустила его, верно?
— Да. — Она села. — А вы что, на самом деле ожидали чего-то другого?
— Я ожидал, что ты подчинишься, когда я сказал, что он должен оставаться взаперти.
— Подчинюсь?.. — Ее лицо побледнело, но глаза горели ярким огнем. — Так вот, вы должны знать: я хочу найти для брата безопасное место вдали от людей, которые могут причинить ему зло. А вы… — Артемис усмехнулась и, откинув одеяло, предстала перед герцогом обнаженная. — Вы хотите, чтобы я подчинялась вам, как и все остальные ваши любовницы? Хотите, чтобы я послушно жила в камере, в которую вы решили поместить меня? Неужели вы не понимаете, что я сгнию в этой камере? Я не могу ограничиваться только тем, чего вы от меня ожидаете.
Максимус почувствовал, что их спор стремительно выходит из-под его контроля. В палате лордов он являлся специалистом по дебатам, но здесь, в его спальне, не было логичных политических доводов, здесь были кровоточащие душевные раны.
И сейчас, глядя на любовницу, он понимал, что этот их спор касался не только разногласий из-за ее брата.
— Артемис, я…
— Нет. — Она решительно встала — воинственная, как все греческие богини, — и взяла свою сорочку. — Максимус, мы говорим о моем брате.
— Ты предпочтешь его мне? — сказав это, он тотчас же понял свою ошибку.
— Да, именно так, если придется выбирать. — Она расправила плечи. — Мы с братом росли в одном чреве, мы — плоть и кровь, навсегда связанные и физически, и духовно. Я люблю своего брата.
— А меня?
Артемис замерла, держа перед собой сорочку, и на мгновение плечи ее поникли. Но уже в следующий миг она горделиво вскинула голову — его богиня, его Диана.
— Когда я вам надоем, — тихо, но отчетливо произнесла Артемис, — Аполло все равно останется моим братом, и он всегда будет со мной.
— Ты никогда не надоешь мне, — отозвался Максимус, прекрасно понимая, что говорит абсолютную правду.
— Тогда докажите это.
Он знал, чего именно она от него хотела. И, конечно же, она заслуживала всего этого — мужа, дом и детей. Но он, Максимус, слишком долго отдавал все свои силы возмездию. К тому же герцогство, его отец…
— Дорогая, ты же знаешь… — Его голос прозвучал хриплым карканьем умирающего человека, и Максимус облизнул тубы. — Ты же знаешь, почему я не могу. Я обязан отцу своей жизнью, своим положением, честью быть герцогом.
— Ну что ж… — Она повела изящным обнаженным плечом. — А я ничем не обязана вашему отцу.
Герцог отшатнулся — словно ему влепили пощечину.
— Артемис, ты не можешь…
— Да, не могу. Я думала, что смогу это сделать, но, как видите, у меня не хватает храбрости. Я не могу причинять зло тем, кто окружает меня, не могу причинять зло Пенелопе, и я… — Голос ее задрожал. — Я не гожусь для очаровательной маленькой камеры, которую вы создали для меня. Я не смогу смотреть, как вы встаете с моей постели, чтобы потом отправиться в постель к другой женщине.
— Артемис, прошу тебя, — сейчас он умолял, хотя прежде никогда и никого ни о чем не молил.
Артемис же покачала головой, и он, не выдержав, заключил ее в объятия и прижал к себе.
— Прошу тебя, моя Диана, пожалуйста, не уходи.
Она не произнесла в ответ ни слова, но, подняв к нему лицо, призывно раскрыла губы. И он бережно, как величайшую ценность, взял в ладони ее лицо и прижался к ее губам поцелуем. Он был уверен, что она принадлежала только ему одному, — но как же убедить ее в этой непреложной истине?
Он целовал ее долго и страстно, заявляя свои права на нее, целовал, используя все свое эротическое искусство, которым владел безупречно.
Она громко застонала, когда он принялся покрывать поцелуями ее шею. Потом, стараясь высвободиться, пробормотала:
— Максимус, я не могу…
— Ш-ш-ш, — прошептал он, опуская дрожащие руки ей на талию. — Пожалуйста, прошу тебя, позволь…
Увлекая ее за собой, он пятился, пока не добрался до кресла и не опустился в него.
— О Максимус… — вздохнула она, когда он усадил ее себе на колени.
— Да, милая, — пробормотал он, лизнув ее сосок.
— О дорогой. — Артемис взяла в ладони его лицо, заставляя его посмотреть ей в глаза. — Поверьте, Максимус, я люблю вас, — шепнула она, но тут же произнесла ужасные слова: — Да, люблю, однако я должна оставить вас.
— Нет. — Он сжал ее бедра — так ребенок сжимает игрушечную шпагу, с которой не хочет расставаться. — Нет.
— Да! — решительно заявила Артемис.
С каким-то отчаянием Максимус впился в ее губы поцелуем. «Неужели она откажется от этого? — промелькнуло у него в голове. — Как она сможет?»
Обхватив его обеими руками за шею, Артемис ответила на поцелуй, и в тот же миг он раздвинул ей ноги, так что она почувствовала, как пульсировала его возбужденная плоть. Влажная и горячая, Артемис громко застонала, и герцог подумал: «Что ж, раз нельзя получить от нее ничего другого, то хоть это…»
Она эротично выгнулась изящной дугой и стиснула ногами его бедра. Проводя рукой по ее восхитительным грудям, он ущипнул каждую из них, собираясь распалить ее до предела.
Но Артемис помешала ему. Приподнявшись над ним, она пристально посмотрела в глаза герцога и тихо прошептала:
— Максимус, я люблю вас. Никогда не забывайте об этом. — В следующее мгновение она, загадочная и недостижимая, резко опустилась на него.
Он со стоном зажмурился. О, это было наслаждение, граничившее со смертью, наслаждение, доводившее его до безумия…
— Никогда не оставляй меня, — пробормотал он, открывая глаза.
Молча покачав головой, она приподнялась, а потом снова опустилась; она словно скакала верхом, сжимая его своими сильными ногами, — скакала, чуть приоткрыв рот, как будто чему-то удивлялась.
Тут Максимус, наконец, пошевелился и снова застонал. Он вдруг подумал о том, что навсегда запомнит Артемис именно такой — скачущей верхом на нем богиней охоты.
Взяв в ладони ее лицо, он впился в изумительные губы страстным поцелуем, и в тот же миг Артемис сбилась с ритма и начала задыхаться от его поцелуя. И тут он наконец-то дал себе волю и принялся энергично входить в нее раз за разом, пока не выплеснул свое семя.
А потом они надолго затихли, и слышалось лишь их тяжелое дыхание. Наконец, отдышавшись, герцог встал, отнес Артемис на кровать и, уложив, прошептал:
