— Пора проснуться, у вас родился чудесный сынок.
— Уже? — сказала я. — Как хорошо!
Я видела, как его держали, высоко подняв над тазом — брыкающуюся куклу из ярко-красного атласа с огромным ртом; ее крик заполнил собою всю комнату. Наконец ребенка завернули в одеяльце и подали мне; у него было маленькое обиженное личико, словно у ангелочка, изгнанного из рая.
Ну что же ты, подумала я, что же ты?
Я поцеловала его; он словно и не был моим. Я прикоснулась к его крохотной ручонке и вдруг полюбила его, чей бы он ни был. А потом мне захотелось поцеловать доктора, анестезиолога, акушерку. Меня переполняла гордость.
— Благодарю вас, — сказала я. — Я так благодарна вам, доктор, и вам, сестра. — Я была очень довольна, что не потеряла способности быть вежливой. Я гордилась этим.
Но доктора уже не было, не было и анестезиолога.
— Они ушли завтракать, — сказала сестра.
Мне показалось довольно бессердечным с их стороны тут же побежать завтракать. Я почувствовала разочарование.
Ребенок тоже исчез; я не помнила, как его взяли у меня.
Меня снова отвезли в мою палату. Солнце ярко светило сквозь незамерзшую полоску окна, искрилось и сверкало на замерзших стеклах. Мне принесли чай, и я сделала несколько глотков.
Я подумала о Нэде и внезапно встревожилась — все это время, все эти долгие часы он, должно быть, ужасно волновался и, может быть, не знает до сих пор, что все уже кончилось и у нас есть сын.
И поскольку мне показалось, что рядом никого нет, я изо всех сил крикнула:
— Может, кто-нибудь сообщит моему мужу!
Откуда-то вынырнула голова; передо мной было лицо санитарки, маленькой простоватой девушки в розовом платье.
— Если хотите, я поищу сестру.
Откуда-то появилась сестра.
— Ваш муж уже знает, миссис Скелтон. Я сообщила ему по телефону. Он рад, как щенок о двух хвостах и как только вы хорошенько выспитесь, он навестит вас.
Снова наступила ночь или, может быть, вечер. Я что-то поела, попудрила лицо и причесала волосы. Мое тело казалось странно мягким, плоским и невесомым. Из кухни в конце коридора доносился стук посуды, отвратительный, лезущий в ноздри запах капустной запеканки.
Внезапно на цыпочках, с испуганным видом вошел Нэд. Он совсем не был похож на ликующего щенка о двух хвостах, и я удивилась, что сестре пришло в голову такое сравнение.
— Слава богу. — Он быстро, словно стесняясь, поцеловал меня. — Было страшно?
Я сказала, что не так страшно, чтобы я побоялась повторить еще раз. Он вздрогнул.
— Ни за что на свете.
Я сказала, что если он нажмет кнопку звонка, я попрошу, чтобы принесли ребенка.
— Не сейчас, подожди. — Он крепко сжал мои руки. — О Крис, это было ужасно. Если бы ты знала, что я пережил.
Я напомнила ему избитую остроту о мужьях, страдающих от родов.
— Я боялся, что ты умрешь. Я все-таки разбудил Эмили, я не мог оставаться один.
— Почему я должна была умереть? — Я привела ему статистику смертности от родов.
Он чертыхнулся.
— Смертность очень низкая, — заверила я его.
Он гладил меня по голове. Он только и мог сказать, что рад, что родился мальчик.
Когда принесли все еще крепко спавшего малыша с выбившейся из-под одеяльца светлой прядкой волос, с крохотными ручонками, сложенными под подбородком, Нэд едва взглянул на него.
— Очень мил, очень. Весь в тебя.
Он с трудом дождался, когда сестра унесла ребенка обратно и мы снова остались одни.
Тогда он начал говорить мне о своей любви и просил меня тоже любить его. Нам не повезло вначале, но теперь мы поправим наши дела, мы будем жить лучше, сможем вместе поехать отдохнуть.
Из первого чувства разочарования от того, что он не способен разделить мою любовь к этому крохотному, таинственному мальчугану, спящему в первый день своей жизни где-то вдали от меня, вдруг родилось чувство смутной радости, что ребенок принадлежит только мне и больше никому. И когда Нэд посмотрел на меня глуповато-робким взглядом Дики, не зная, уходить ли ему или еще остаться, я почувствовала к нему нежность более глубокую, чем угасшая любовь. Из кухни больше не доносился стук посуды, лишь, включаясь, гудел холодильник. В этой застывшей легкой тишине мне было приятно, что Нэд рядом и я держу его руку.
Первый сон новорожденного похож на сон путешественника в конце долгого пути — он покоен, глубок и безмятежен. Дитя находится на грани непонятного прошлого и столь же непостижимого будущего; оба распростерли над ним свои крылья. Но когда, отдохнувший, он покидает темноту и тепло воспоминаний, от них остается лишь положение, которое привычно принимает его тельце и сморщенные ручонки, тянущиеся под подбородок, — глаза его уже смотрят в будущее. Каждый день отмечен новыми успехами — это, может быть, всего лишь что-то едва уловимое во взгляде, или звук, такой тихий, что его едва расслышишь, движение пальцев, учащихся хватать, но еще не знающих, где найти предметы, за которые можно крепко уцепиться.
Как зачарованная, я следила, как менялся Марк (так мы назвали нашего сына), и готова была смотреть на него, не отрываясь, забывая о времени. Я хотела, чтобы Нэд видел, как бесконечно разнообразен был в сущности каждый день и как он отличался от другого. Но Нэд ничего не видел.
— Мне он понравится потом, когда подрастет, начнет говорить и хоть немножко ходить. Сейчас он просто клякса.
Это должно было звучать как шутка, но она приводила меня в отчаяние. Мне хотелось, чтобы он разделял со мной это новое состояние необыкновенных открытий, чтобы он подтверждал мои наблюдения, убеждал меня, что все это действительно так, а не мое воображение, что не только ежедневно, но ежечасно совершается процесс приближения к сознательному. Но Нэд не был способен на это. После долгого добровольного воздержания я снова была ему нужна. Пока я купала, кормила и укладывала ребенка спать, он нервничал и злился. Он хотел быть со мной, только со мной, так, словно у него и не было сына. Он с нетерпением ждал, когда я поправлюсь и снова смогу быть ему женой.
Нянька, жившая у нас первый месяц после моего возвращения из больницы, приводила его в бешенство. Это была огромная, усатая, умеренно болтливая особа, прекрасно справлявшаяся со своими обязанностями и откровенно презиравшая всех мужчин.
— Я буду чертовски рад, когда она наконец уберется отсюда, — сказал он, когда мы вместе следили из окна, как она выкатывает коляску с ребенком в садик перед домом. — Боже, как я буду счастлив, когда в последний раз увижу ее спину.
— А я нет, — ответила я, ибо все еще была слаба и с ужасом думала о том времени, когда все заботы о ребенке лягут на мои плечи.
