– Эту свободную цветную женщину жалеть не надо, – произнесла Сесиль бархатным голосом. – Я намерена устроить свою жизнь намного лучше, чем моя мать. Я знаю, как это сделать. За грехи Карлоса Куртенэ будет расплачиваться множество белых мужчин. Возможно, и сам миши Карлос.
Мэри вздрогнула. Такой первозданной силы, такого мощного инстинкта она не могла понять, и от этого ее обдало холодом.
– Я хотела бы быть похожей на вас, – выпалила она. Сесиль подняла брови. Улыбка ее сделалась сардонической. Мэри неловко продолжала:
– Я не имею в виду – такой прекрасной, как вы. Я бы просто не знала, что делать с такой красотой. Я только хотела бы так же четко знать, чего хочу и как этого добиться.
Ее прервал стук в дверь. Сесиль поспешно подошла к двери, двигаясь с той непостижимой гибкой грацией, которая запомнилась Мэри с их прошлой встречи.
– Марсель, – сказала Сесиль, – ты опоздал. Достал? Дай-ка мне. – Пряча в руке какой-то мелкий предмет, она обернулась к Мэри: – Мне пора одеваться… Как ваше имя?
– Мэри Макалистер.
– Мне нужно собираться на бал, мадемуазель Макалистер. Марсель – наш кучер. Он довезет вас до дому. Где вы живете?
– На Эдел-стрит.
– Боже, это же на Ирландском канале! А Марсель черен, как сажа. Он довезет вас, насколько можно, не подвергая себя опасности. Спасибо, что привезли мое платье. Будет ли другое готово вовремя? Мне до смерти надоела эта старуха Альфанд и ее штучки с доставкой в последнюю минуту. Ей место на сцене, а не в ателье.
Сесиль уже потеряла интерес к Мэри, посчитав ее безвольной, смирившейся с поражением. А следовательно, не стоящей внимания. «Бедняжка американка не способна даже на негодование, – подумала она. – Прирожденная жертва, вполне достойная роли прислуги, разносящей покупки тем, кто лучше ее».
Ее поразило, когда в Мэри вдруг пробудилась энергия.
– Погодите минуточку, – сказала Мэри. – Мне надо кое-что выяснить. – Ее усталое лицо больше не было серым от изнеможения. Щеки пылали, в глазах светился огонек. – Допустим, вам предложат платья не хуже, чем у мадам Альфанд, в другом месте. Может быть, даже лучше. С гарантией, что они будут готовы ровно к обещанному сроку. Вы станете покупать платья в другом ателье, даже если оно совсем новое, не вошедшее в моду?
– О чем вы говорите! Конечно же, буду. И все будут. Но в Новом Орлеане никто не сравнится с мадам Альфанд.
Мэри хлопнула в ладоши.
– Если позволите, мадемуазель, я еще загляну к вам. Кажется, я смогу сообщить вам нечто приятное… Спасибо за гостеприимство. Доброй ночи! – Мэри открыла дверь.
– А карета?.. – спросила Сесиль.
– О, не нужно. Но все равно спасибо вам большое. Сесиль пожала плечами.
– Странная особа, – пробормотала она. – Интересно будет послушать, что она скажет.
Домой, в пансион вдовы О'Нил, Мэри добралась только в десятом часу. Возле дверей нервно расхаживал взад-вперед Пэдди Девлин. Увидев, что Мэри возвращается, он рванулся к ней:
– Где вы пропадали, мисс Мэри? Я чуть умом не тронулся от беспокойства.
– Занималась своими делами, мистер Девлин. – Мэри была в приподнятом настроении, довольна собой и остра на язык.
Пэдди преградил ей путь к дверям.
– Разве можно заставлять меня так нервничать? Небезопасно расхаживать по улицам в такую темень. Мне следует сопровождать вас, чтобы защитить. – Он не столько говорил, сколько бубнил себе под нос.
Мэри его вмешательство пришлось не по душе, но она понимала, что он прав. Хоть она и шла не по той стороне Эдел-стрит, где располагался бар «Домик в океане», ей все же было не по себе. Из дверей бара доносились звуки буйного веселья – пьяные песни, громкая брань, звон разбитого стекла. Никогда раньше ей не доводилось бывать на улицах ирландского квартала в столь поздний час.
Она положила руку на локоть Пэдди.
– По правде говоря, я и не заметила, что уже так поздно, – сказала она. – Я беседовала с одной очень милой женщиной о том, чтобы перейти на работу в ее ателье. Мне не очень нравится у мадам Альфанд. Кроме того, я устала. Пропустите меня, мистер Девлин. Я хочу войти.
Пэдди распахнул перед ней дверь. Мэри заметила, что он недовольно хмурится, но ей было все равно. Ничто не могло испортить ее хорошего настроения.
От Рэмпарт-стрит до лавочки озабоченной молодой женщины в доме Понтальба она промчалась почти бегом.
– Я приведу вам покупателей, – сказала она, – а вы поделитесь со мной прибылью.
Ханна Ринк пригласила Мэри наверх, в квартирку, где она жила.
– Вам придется переговорить с моим мужем. Все решения мы принимаем вместе.
Своим энтузиазмом и уверенностью Мэри без труда убедила Альберта Ринка, и они все втроем отметили светлое будущее ужином и бутылкой вина. Большую часть бутылки выпил Альберт, – у него было двойное торжество. Всего несколько часов назад он получил заказ на портрет.
– Боже мой, Микаэла, – пожаловался Вальмон, – этот парень намерен изобразить меня в полный рост и в натуральную величину.
– Дорогой мой, вовсе не обязательно, чтобы тебе нравилось его творение, – ответила баронесса. – Достаточно лишь сказать, что оно тебе нравится.
Когда Мэри на другой день пришла на работу, ее веселое настроение привлекло внимание мадемуазель Аннет, а следовательно, она стала объектом особых придирок. Мадемуазель Аннет постоянно стояла у Мэри над душой, критиковала, издевалась и давала самые скучные задания. Но Мэри это не трогало. Она сидела, покорно склонив голову над работой, скрывая улыбку, которая то и дело невольно набегала на ее лицо. На следующий день, в субботу, было примерно то же самое. Но рабочая неделя закончилась. В придачу к конверту с недельным жалованием Мэри получила пространный выговор и смиренно пообещала, что в дальнейшем все будет по-другому.
– Совсем по-другому, старая жаба! – вслух произнесла она, отойдя от мастерской на безопасное расстояние, – но теперь уж не ради тебя. Ради себя самой.
Проходящая мимо женщина ответила ей гневным взглядом. Мэри этого даже не заметила. Она была погружена в свои планы.
«Завтра первое декабря, – думала она. – Значит, остается три месяца светского сезона. Возможно, даже три с половиной. Надо выяснить, когда в новом году Пасха, и подсчитать, когда начинается Великий пост».
Мэри резко остановилась и замерла посреди толпы на оживленной Кэнал-стрит. Она вдруг осознала, что, думая о делах, вспомнила о Пасхе не как о святейшем дне в году, а как о точке отсчета рабочих дней. «И завтрашнего дня я тоже ждала, строила планы, даже не вспомнив, что завтра воскресенье. Божий день. Я становлюсь язычницей».
