Но иногда Клементина подозревала и собственный вымысел автора.
— Вы их сами сочиняете, Ефраим?
Он сознавался с видом уличенного школьника.
— Мне все-таки страшно, что вы так обращаетесь с фольклором, — священной наукой. Это, по меньшей мере, безнравственно с вашей стороны.
Квистус провел рукой по мягким локонам.
— Что, — сказал он, — значат все науки в мире в сравнении с этой маленькой головкой?
Клементина приумолкла. Затем резко спросила:
— Вы тоже так думаете?
Он кивнул и мечтательно склонился над кудрявой головкой.
— Но что же случилось с принцессой и человеком Джу-Джу? — спросила Шейла, и Квистус принялся доканчивать свое безнравственное занятие.
Август сменился сентябрем, и сентябрь подходил к концу. Адмирал Канконнон с Эттой, все девушки и молодые люди, исключая Томми, уехали. Хьюкаби укладывал книги и вещи. Погода переменилась. Деревья были мокры от дождя, и листья начали падать. С реки подымался туман и закрывал все голубоватой прозрачной дымкой. Цветы в саду с умирающей грацией поникли головками. Птицы, даже дрозды, умолкли. Вместо кедра пришлось собираться в сумерках у камина. Идиллия кончилась… Звал Лондон…
Она долго сидела молча перед камином в гостиной, Шейла играла на полу между ними, занятая целой армией кукол. Никто из троих не заметил, как в комнату заползла ночь.
— Послезавтра, — нарушая тишину, сказала Клементина, следя за пламенем.
— Да, — повторил Квистус, — послезавтра.
— Вы найдете для Шейлы все приготовленным. Аткинс знает свое дело. — Аткинс была нянька. — Я уже видела каминную решетку в детской, которую переделывали… Вы не должны позволять Аткинс надоедать вам, она выбьется из рук… Как быстро пролетели эти три месяца…
— Я бы не взял ее к себе, — сказал Квистус, — если бы вы на этом не настаивали. Вы будете ужасно скучать по ней.
— То же будет с вами, когда настанет моя очередь, — возразила Клементина. — Зачем говорить вздор?
Она опять замолчала. Он взглянул на нее и при свете пламени, бросавшем светлые блики на ее лицо, увидел, что ее веки были опущены, губы горько сжаты и что-то упало, скользнув по щеке. И каждый раз, как он на нее взглядывал, он каждый раз видел катящиеся по лицу капли.
— Дядя Ефраим, — сказала, вставая и устраиваясь между его коленями, Шейла. — М-с Браун хочет купить спичек, а у меня их нет.
Он дал ей свою серебряную спичечницу, и Шейла спокойно вернулась к своей игре.
Клементина подавила рыданье.
— Дорогая, — сказал он наконец.
— Да?
— Почему нам не иметь ее постоянно с нами?
— То есть?.. — осведомилась после некоторой паузы Клементина, продолжая смотреть в огонь.
— Даже с ней я не могу наполнить свой пустой одинокий дом, свое пустое одинокое существование. Дорогая, — продолжал он, придвигая к ней свое кресло, — я не могу пережить ни одной мысли, ни одного впечатления, не подумав о вас. Вы стали необходимой частью моей жизни. Я знаю, что с моей стороны дерзко и предосудительно делать вам такого рода предложение.
— Вы еще никакого не сделали, — возразила Клементина.
— Дело в том, что я имею честь просить вашей руки…
Снова настало молчание. Впервые в жизни она боялась говорить, боялась выдать свое волнение. Она любила его. Она не отрицала этого факта. Это не была пылкая, романтическая страсть. Ее чувство было глубже и сильнее. Он был глубоко в ее сердце, как дитя, о котором она заботится, как мужчина, которого она любит. Когда она начала любить его? Она сама не знала. По всей вероятности, это началось в Марселе, когда он вернулся за ней, и они рука об руку гуляли по городу. Она знала, что он искренне нуждался в ней. Но он не сказал нужных слов, тех маленьких словечек, которые все объясняют.
— Достаточно ли вы любите меня, чтобы жениться на мне? — спросила она, наконец.
Он взглянул на Шейлу, раскладывавшую спички в ряды. Довольно затруднительно вести любовную беседу в присутствии третьего лица, будь то даже пятилетняя девочка.
— Очень, очень сильно, — тихо сказал он.
Клементина встала.
— Собирай свои игрушки, дорогая, пора идти спать.
Затем она встала сзади Квистуса и положила ему руку на плечо. Он поцеловал ее.
— Ну, — взглянул он на нее.
— Я вам сегодня же скажу, — ответила она, проведя рукой по его щеке.
Квистус быстро оделся и стал ждать ее. Клементина вскоре появилась в красном платье, которое она давно уже купила, но считала слишком ярким для себя. В волосах у нее были красные далии. Квистус взял обе ее руки, положил на свои плечи. Она стояла напротив него на расстоянии только своих обнаженных стройных рук и улыбалась ему.
— Ваш ответ, — сказал он.
— Скажите мне, — возразила она, — зачем я вам нужна?
— Ради вас самой, — крикнул он, тесно привлек к себе и поцеловал.
— Если бы вы этого не сказали, — немного погодя заметила она, — еще не знаю, какой я дала бы вам ответ. Во всяком случае, — добавила она, — он не был бы так поспешен.
Все его лицо просияло.
— Неужели вы думаете, дорогая, — сказал он, — что я не могу желать вас ради вас самой, ради вашей великой, чудесной души?
Она отвернулась в сторону и тихо сказала:
— Это желание всех женщин, Ефраим!
— Какое?
— Быть желаемой, — ответила Клементина.
Они сообщили Томми эту новость на следующий день. Они пошли с ним гулять и сказали ему ее без всяких подготовлений. Но он уже был подготовлен. Этта предсказывала это давно. Он пробормотал полагающиеся поздравления.
— А ваша живопись? немного погодя спросил он.
— К черту, — ответила Клементина. Она расхохоталась над его ужасом. — Искусство существует для семейных мужчин и холостых женщин. Мужчина может вкладывать душу в свои картины и в то же время принадлежать жене и семье. Женщина этого не может. Она должна выбирать между искусством, с одной стороны, и мужем с детьми — с другой. Это я говорю вам в поучение; я выбрала, как всякая женщина, имеющая кровь в венах, мужа и детей. Имейте в виду, что только женщины без крови выбирают искусство — не ошибитесь в этом. Иногда некоторые становятся на сторону мужа, но, не имея детей, снова отдаются искусству, и тогда муж получает суп с плавающей щетиной от кистей и холст вместо скатерти… Брр…
Она фыркнула по старой привычке, но Томми настаивал.
— Но вы же природный живописец, Клементина, большой художник… Это будет ужасной жертвой.
— Современная молодежь страшно надоедает мне, — возразила она. — Вы все думаете, что жареные жаворонки сами посыпятся вам в рот. Нет ни одной вещи в мире, которая не требовала бы жертвы. Великие люди, сделавши великие дела, заплатили за них большой ценой.
