— О сударыня! О моя благодетельница! — вскричала она. — Уж если вам не будет даровано вечное спасение, если не для вас откроются двери рая, то кто же тогда достоин Божьей благодати?
И, теряя силы, обняв даму, чтобы только не упасть и не разбиться, она все же смогла прошептать слова благодарности:
— Спасибо, спасибо! Сердце мое разрывается… я умираю от радости… Спасибо!..
Мариетта сказала правду: Господь даровал ей такое огромное бремя радости, какое она едва могла вынести; руки ее разжались, глаза угасли; она тяжело вздохнула и упала в обморок.
Но обмороки, вызванные переизбытком счастья, и непродолжительны и неопасны. Мариетта вскоре пришла в себя, оказавшись в объятиях Консьянса.
В этой встрече двух влюбленных, до сих пор считавших себя навсегда разлученными, был мгновенный взлет чистой радости, разделенной ее свидетелями, которые, впрочем, деятельно способствовали этой встрече.
Придя в себя и еще раз от всего сердца поблагодарив великодушного главного хирурга и его супругу, Мариетта испытывала только одно желание — уйти подальше и как можно быстрее от того места, где ей довелось так страдать.
Желание это было таким естественным, что оно было понято без всяких объяснений. Главный хирург порекомендовал больному промывать глаза смягчающими жидкостями, если они ему будут доступны, а за неимением лучшего — просто холодной водой.
Особенно важно, чтобы глаза всегда оставались закрытыми, если не повязкой, совсем не пропускающей света, то хотя бы зеленой вуалью.
Что касается дальнейшего лечения, им предстоит заниматься местному медику.
Главный хирург выразил безоговорочное желание, чтобы Консьянс и Мариетта доехали до Виллер-Котре в карете, идущей из Парижа и делающей остановку в Лане, но молодые люди заявили, что предпочитают идти пешком и одни: если раньше их разделяло пространство, то теперь их стесняло бы присутствие посторонних.
Главный хирург и его супруга пожелали проводить влюбленных до входной двери, у которой их ждал Бастьен.
Увидев главного хирурга и его жену, гусар понял все, что произошло, и шумно порадовался за друзей. Мариетту же тревожила ссора, затеянная Бастьеном из-за нее, ссора, вслед за которой в пять вечера состоится дуэль.
Но гусар успокоил девушку: он подготовил такой безошибочный удар, который основательно попортит физиономию кирасира.
Мариетта не могла не разделить уверенности Бастьена в его победе и потому прощалась с ним уже без прежней тревоги за судьбу земляка.
Бастьену очень хотелось проводить друзей до самого выхода из города, но, поскольку, по его предположению, они собирались выйти из Лана через Суасонские ворота, а ему предстояло уладить дело у Сен-Кантенских ворот, то есть в прямо противоположной стороне, он не стал на этом настаивать.
Так что он обнял друзей и покинул их, пообещав как можно скорее встретиться с ними в Арамоне.
Мариетта отправилась в путь, ведя за руку любимого, но на первом же углу она остановилась.
— Консьянс, — спросила она у друга, — ты захотел вернуться пешком в деревню; есть ли у тебя на это еще какая-нибудь причина кроме той, что мы высказали господину хирургу?
— А у тебя, Мариетта? — вопросом на вопрос ответил юноша, поняв, что в это мгновение его сердце встретилось с сердцем подруги.
— Я, друг мой, — откликнулась девушка, — думаю о том, что дала обет…
— … пойти к Богоматери Льесской, не правда ли?
— Совершенно верно. И поскольку в своем предпоследнем письме, дорогой Консьянс, отосланном из Шалона, ты высказал желание, совпадающее с моим обетом, я решила спросить, не согласишься ли ты исполнить его вместе со мной.
— Удивительно, — сказал Консьянс, — я как раз собирался тебя спросить об этом.
— Итак, мой друг, — промолвила Мариетта, — ты сам видишь, наши сердца пребывают в согласии, как это было всегда и как это будет всегда… Идем же к Богоматери Льесской!
Оставалось только узнать, где находится эта церковь и по какой дороге лучше туда добраться.
Первый же прохожий все им объяснил, и они пустились в путь к чудотворной часовне.
Для начала потребовалось пересечь почти весь город.
Эта пара привлекала взоры множества горожан: они выходили на порог посмотреть на красивую молодую крестьянку в праздничном наряде, ведущую за руку слепого солдата; впрочем, Лан — город небольшой, и история преданности Мариетты не сходила с уст его жителей. Так что каждого из них волновала эта картина: Консьянс, шагающий рядом с юной девушкой, его шинель в скатку на спине, его зеленая повязка на глазах, а сильнее всего поражали людей гордость и радость, торжествующе сиявшие на лице Мариетты и придававшие ее фигуре, ее походке что-то удивительно благородное и восхитительно-прекрасное.
Эта картина была бы не столь впечатляющей, если бы скромный пес Бернар не разделял триумфа своих хозяев.
Что касается Мариетты, то она была настолько горда этим триумфом, что шла с высоко поднятой головой и сияющим лицом, шла, ускоряя шаг, но не опуская глаз перед взглядами, до неприличия навязчиво сопровождавшими ее на всем пути.
Дело было еще в том, что Мариетта рвалась поскорее из города. Победу, ею одержанную, обсуждали столь горячо, что ее это изумляло и почти ставило в тупик. Поэтому она с трудом верила в свою удачу и боялась в любую минуту оказаться жертвой какого-нибудь нового поворота судьбы, так что смертельный холодок пробегал по жилам ее при мысли, что какое-то неожиданное обстоятельство по капризу случая или по прихоти людей могло отнять у нее этого бедного друга, которого она только что отвоевала благодаря своему упорству, слезам и любви.
Дойдя до городских ворот, миновав и предместье, увидев перед собой длинный ряд деревьев, тянущийся вдоль дороги, широкую равнину, далекий горизонт, она, наконец, впервые вздохнула свободно, полной грудью.
И только теперь у нее вырвался крик радости — радости искренней и светлой, только теперь она почувствовала себя действительно спасенной.
— Ах! — вымолвила она, обратив глаза к небу и осеняя себя крестным знамением. — Ах, Консьянс, теперь мы свободны… и больше ничто не стоит между нами и Господним оком!
Консьянса не требовалось побуждать к радости. Оставаясь в городе, он, если не видел, то, по крайней мере, угадывал вокруг себя весь этот мир любопытствующих и назойливых людей. Оказавшись за городом, он вслед за Мариеттой почувствовал себя свободным, умиротворенным и счастливым, настолько счастливым, насколько может им быть бедное слепое существо, прижимающее к сердцу свою возлюбленную, но приговоренное видеть ее отныне только лишь глазами памяти.
