Но во взгляде Пти застыло страдание.
— Я чуть не погубил вас! Я забил дымоход, чтобы вынудить мадам покинуть кухню, а потом один из них загорелся. Когда я понял, что вы не воспользовались ключом, пробраться сквозь дым было невозможно. У меня не получилось!
— Это был несчастный случай, — сказала Оливия. — Но пообещай, что больше не будешь делать таких опасных вещей.
— Не буду! — воскликнул Пти. — Никогда-никогда!
— Ты можешь загладить свою вину, — произнес Куин, подходя к нему. — Отнеси Люси в лодку у хижины папаши Бланшара. — Он передал Пти собачку. — Она слишком устала и не сможет пойти с нами. Отдай ее матросу по имени Групер, он ждет там.
— Я буду бежать всю дорогу, — пообещал Пти и тут же вылетел за ворота.
— Боже! — Оливия посмотрела ему вслед. Они видели ухо Люси, трепетавшее на ветру. — Наверное, она чувствует себя как на скачках.
— Пти пойдет по дороге, а мы отправимся через лес и скоро с ним встретимся. — Куин наклонился и легко подхватил Оливию на руки. — Пора возвращаться домой.
— Не надо! — начала возражать Оливия. — Разве так можно! Я слишком тяжелая. — Но Куин лишь поцеловал ее в лоб и вышел за ворота, оставив позади гарнизон.
Все его тело ныло, но он никогда не поддавался усталости. До бухты, где ждала лодка, было около половины лиги, но казалось, мышцы герцога сделаны из стали.
Оливия молчала, обвив руками его шею и прижавшись щекой к его груди. Она была так счастлива остаться в живых и быть с ним, что не могла говорить. Но когда они прошли через лес и Оливия услышала шум воды, она настояла, чтобы Куин опустил ее.
— Мы почти на «Грезе», — возразил Куин. — Я хочу убраться из этой проклятой страны.
Оливия провела рукой по его щеке.
— Пожалуйста.
Был вечер, и теплый воздух пах цветами. У безмятежного ручейка, окруженного молодыми дубами, росли колокольчики.
— Они такие красивые, — прошептала Оливия, опускаясь на колени среди цветов.
Куин лишь сердито произнес:
— Тогда любуйся ими сейчас, потому что ты больше не увидишь этих цветов. Мы никогда не вернемся во Францию.
Оливия рассмеялась.
— Конечно, вернемся, когда закончится война. Я хочу встретить невесту Пти и узнать, не протрезвел ли вечно пьяный капитан. Кроме того, я слышала, ты собираешься организовать регулярную поставку коньяка в Литтлборн-Мэнор.
— Это лучший коньяк, какой я пробовал за много лет, — спокойно произнес Куин.
— Не хочу признавать, но хлеб мадам был на удивление хорош. Он стоил поездки во Францию. — Оливия замолчала, глядя на него.
Куин уже успел принять ванну и смыть черные подтеки сажи, делавшие его похожим на ночного вора. Но что-то в нем неуловимо изменилось. Скулы, придававшие ему в Англии такой аристократический вид, теперь казались слишком резкими и грубыми. На нем не было сюртука, один рукав рубашки был оторван, обнажая мускулистую руку. Настоящее воплощение мстителя.
— Что такое? — нахмурился он.
— Ты похож на воина. — Все тело Оливии замирало от радости при виде его едва сдерживаемой силы.
Куин присел на корточки рядом с ней, мышцы на его ногах напряглись, и ей ужасно захотелось провести по ним пальцами. Настоящая леди не должна даже думать о таком. Мать пришла бы в ужас, но Оливии было все равно.
— Я думал, что потерял тебя, — жестко и неумолимо сказал он. — Эта мысль свела меня с ума, поэтому я вряд ли уже буду прежним, Оливия.
Она опустилась на колени, чтобы посмотреть ему в глаза.
— Моя последняя мысль, прежде чем я потеряла сознание, была о тебе. Я знала, что ты придешь. Я люблю тебя, Куин.
— Я никогда не понимал любви, — ответил он, не прикасаясь к Оливии. — Но знаю, что мне нравится, как ты стоишь на своем в споре с моей матерью, люблю твои дурацкие шутки и глупые лимерики, твое фиолетовое платье и то, как ты взбираешься на дерево и запускаешь воздушного змея.
Оливия улыбнулась. Ей было этого довольно.
— Когда-то давно мать говорила мне, — продолжал Куин, — как хорошо, что в нашей семье нет эмоциональных людей, потому что любовь опасная штука. Я подтвердил ее предположение, влюбившись в Еванджелину.
Оливия прикусила губу, собираясь возразить.
— Но тебя я люблю намного больше. — Голос Куина чуть заметно дрогнул, но он взял себя в руки. — Я люблю тебя больше всего на свете, больше собственной жизни. Если любовь опасна, то я не хочу жить в безопасности. — Его голос звучал отрывисто, беспощадно и искренне.
Оливия подалась назад, не вставая с колен.
— Глядя на тебя, я чувствую боль здесь… — Она положила руку на живот и опустила ее ниже. — И здесь.
На прежде неумолимом лице Куина появилось чувственное выражение.
— Оливия, — чуть слышно выдохнул он. — Нет. — Он попытался придать голосу суровость, но она была совершенно уверена, что воины женятся на амазонках, а значит ей надо стать такой же смелой, как одна из них. Правда, Оливия никогда не была сильна в истории.
— Я не боюсь, когда ты со мной. — Она расстегнула верхнюю пуговицу простого платья, которое ей любезно отдали вместо ее испорченного дорожного костюма. — Я не боюсь Бессетта, потому что видела, что ты сделал с ним в крепости.
Куин сжал зубы.
— Жаль, но негодяй выживет. Если бы я знал, что это из-за него у тебя появились синяки, в первую же нашу встречу избил бы его до полусмерти.
Оливия улыбнулась и расстегнула еще две пуговицы.
— И я не боюсь французских солдат, потому что все они здесь не старше Джастина, правда, не такие романтичные, как он.
— Не удивлюсь, если Пти вернется к себе в комнату и будет писать стихи, посвященные английской богине луны. — Куин внимательно следил за руками Оливии.
Она расстегнула последнюю пуговицу и спустила платье с плеч.
— Но самое главное, — продолжала она, вставая, — я больше не боюсь себя и собственного тела.
Платье упало к ее ногам, и на ней осталась лишь ночная сорочка.
— Ты без корсета, — прорычал Куин, не трогаясь с места. — Когда мы вернемся в Англию, я выкину все твои корсеты.
— А что с ними такое? — Оливия медленно поднимала подол сорочки, дразня его.
— Они скрывают тебя, — ответил он, и его глаза блеснули. — Я не хочу, чтобы твое тело было закрыто.
Оливия знала, что ее улыбка была ослепительной, и не чувствовала ни тени смущения, когда стянула сорочку через голову и отбросила ее в сторону. Куин застыл — сильный дикарь у ее ног. Оливия ждала на поляне, поросшей французскими колокольчиками, а слабый луч света играл на ее груди и животе, давая Куину возможность жадно разглядывать ее.
Она расположилась как можно изящнее, согнув ноги и чуть наклонив их в сторону. Она никогда не ощущала себя более чувственной и желанной. Лежать обнаженной в лесу, когда Куин еще одет, — ничто не могло опьянять сильнее. Все тело таяло от желания, пело вместе с ним.
