Люсинда виновато отвернулась и стала теребить складки сари.
— Я еще не говорила с ней, госпожа.
У Читры так высоко поднялись веки, что взору открылись деформированные белки слепых глаз.
— Еще нет? А когда, хочу я тебя спросить, ты собираешься это сделать?
Люсинда ответила после секундного колебания:
— Я не собираюсь, госпожа. Это порыв ее сердца. Я не смею направлять его, — она улыбнулась, но поняла, насколько это бесполезно в разговоре с человеком, который ничего не видит. — Может, вы сами с ней поговорите.
Читра напряглась, лицо у нее вытянулось.
— Я пыталась. Неужели ты думала, что я не попробую? Она слушает, но не слышит. Это глупость молодых, — Читра схватила Лакшми за плечо. — Ты тоже меня предашь, — грустно сказала она. Лакшми вырвалась и закатила глаза, глядя на Люсинду, словно они разделяли какой-то секрет. Но Люсинда поняла, что Читра говорит правду. — Все теперь в руках Богини. Да. Неважно, — Читра вздохнула.
Затем она кивнула девочке, и Люсинда увидела, что Лакшми держит небольшой холщовый мешок, который она теперь передала Читре.
— Мои люди нашли эти вещи в реке. Я показала их молодому фарангу. Он сказал, что они принадлежат тебе.
Женщина протянула мешок в том направлении, где примерно находилась Люсинда. Она взяла его у нее из рук и поставила себе на колени. Девушка узнала большой платок серовато-коричневого цвета, завязанный по углам. Развязав узел, она мгновение молчала. На ткани в беспорядке лежали смутно знакомые предметы. Затем она резко вдохнула воздух.
Там были кусочки бутылки из синего стекла, в которой хранилась белладонна. Там оказался золотой медальон, верхняя часть которого пострадала и изогнулась. Внутри хранился миниатюрный портрет ее жениха, маркиза Оливейры. Нос у него почернел, съеденный водой.
Наконец нашлась и маленькая серебряная коробочка, о которой она к этому времени почти забыла. Казалось, она вибрирует у нее в руке.
Люсинда коснулась замочка, и маленькая крышка резко открылась. Внутри хранилась красная паста, которая блестела точно так же, как в день отъезда из Гоа. Казалось, что пасты меньше, чем она помнила. Не осознавая, что делает, Люсинда опустила в нее палец и коснулась языка. Появились знакомые ощущения: она почувствовала холод в сердце и слабость в руках и ногах.
— Коробочка с резко раскрывающейся крышкой… Что в ней? — спросила Читра.
— Лекарство, которое принимают женщины фарангов, госпожа.
— Хм-м-м. Твой кузен взял немного себе. Он, похоже, очень обрадовался тому, что она нашлась.
Хотя Люсинда удивилась услышанному, она не хотела отвечать на какие-то другие вопросы Читры про мышьяк и решила сменить тему.
— Я не надеялась снова увидеть эти вещи, госпожа.
— Это знак, — темные, постоянно двигающиеся глаза Читры опять остановились на Люсинде. — Желтеющие листья розы в засуху, в колодце так мало воды, что в поднимаемом ведре оказывается грязь, сосуд с зерном наполнен червями. Знак бед, сестра, и того, что следует ожидать худшего.
С этими словами они с Лакшми пошли прочь, оставив Люсинду с мрачными неясными мыслями, которые было не выразить словами.
* * *
Возможно, слепая Читра увидела то, что Люсинда только чувствовала, точно так же, как люди видят приближающийся шторм в перемене ветра или шуме листвы. Но к тому времени, как солнце село за горами, знаки были везде: в шепоте служанок и взглядах поваров. Ожидая ужина, Люсинда поняла, как ее тянет к балкону рядом с комнатой Джеральдо, и нашла Майю уже там. Она разговаривала с Патаном, на котором была надета длинная официальная джама и туго затянутый тюрбан. Так мужчина одевается для встречи со старшим. Люсинда не могла определить по его темным глазам, что он думает.
Майя взяла ее за руку и потянула на ближайшую подушку.
— Что происходит? — спросила Люсинда.
Майя покачала головой, а Патан уже перевел взгляд на погруженные в тень горы.
Люсинда не сразу узнала звук: прошло столько времени, после того как она его слышала в последний раз. Это был стук кожаных сапог о белые плиты, который эхом отдавался среди стен из песчаника и напоминал выстрелы. Появился Джеральдо, одетый как фаранг. После нападения разбойников на перевале он носил только джаму. Эта перемена, по мнению Люсинды, была не к лучшему. Она задумалась, всегда ли на нем так плохо сидели камзол и брюки и всегда ли он в них выглядел таким вороватым и подавленным.
Громко топая, он подошел широкими шагами к краю ковра, на котором сидели женщины.
— Подарок от дяди Викторио, — сказал он, не глядя на Майю, и бросил большой плоский сверток у ног Люсинды. Сверток приземлился с глухим стуком.
Люсинда уставилась на перевязывающие его ленты, но не пошевелилась.
— Итак, — снова заговорил Джеральдо, поправляя рубашку. — Я получил сообщение. Посылка из Биджапура, как вы видите, — сказал он, с улыбкой глядя на свою одежду. — И письмо от Да Гамы.
Он опустил руку в камзол и достал лист жесткой бумаги цвета слоновой кости.
— И что? — Патан прямо смотрел на Джеральдо. Создавалось впечатление, что Патан абсолютно спокоен и мысли его витают где-то в другом месте.
— И есть много новостей. Его письмо касается каждого из нас. Поскольку вы спрашиваете, капитан, позвольте мне прочитать часть, касающуюся вас.
— Если можно, я сам ее прочитаю.
Патан протянул руку, и после некоторых колебаний Джеральдо вручил ему письмо. Мусульманин посмотрел на лист и нахмурился.
— Оно на португальском, капитан, — сказал Джеральдо, сдерживая улыбку. — Позвольте мне.
Но Патан отвернулся.
— Люси, прочитай его мне.
Он протянул письмо ей. Она не поднимала опущенных глаз.
— Я не могу, господин.
Патан глядел на нее мгновение, потом вернул письмо Джеральдо.
— Вот новости для вас, капитан. Они также касаются и баядеры, — при этом слове Майя резко подняла глаза, но Джеральдо смотрел только в лист бумаги. — Мой дядя Викторио шлет наилучшие пожелания и сообщает, что не собирается заключать сделку с Вали-ханом.
— Что? Почему нет?
— Он достиг другой договоренности. Баядеру продадут другому человеку.
— Так не пойдет! — воскликнул Патан. — Он не имеет права!
Джеральдо пожал плечами.
— Кому? — тихо спросила Майя.
Джеральдо снова колебался, словно понимая, как возрастает его важность с каждой минутой молчания.
— Мне не следует говорить… — пробормотал он.
— Кому? — спросил Патан.
— Хасваджаре, если хотите знать.
— Что? Евнуху? А зачем евнуху… — Патану удалось восстановить спокойствие, и он не закончил вопрос, но Майя резко побледнела. Кровь отлила от лица.
