Зал был приготовлен для пира, которым собирались отметить возведение на трон нового короля. Слуги начали было все убирать. Феофано остановила их.
— Мы соберемся, — сказала она, — чтобы почтить память нашего покойного господина.
Эти слова, сказанные на германском, прозвучали как приказ в зале, украшенном знаменами и хвойными ветками. Аспасия подумала, заметил ли кто-нибудь, чего стоило Феофано произнести их. Но она должна была их сказать.
— Он умер, — продолжала она. — Подтверждение придет с легатом Святого Отца, но гонец, прибежавший первым, ручался за правдивость вести. И мое сердце знает, что это правда. Давайте сядем за стол, — продолжала она, — и помянем Оттона Германского, императора Рима.
Император Оттон покоился вечным сном в гробнице у ворот собора Святого Петра, в далеком Риме. Император-наследник ждал в Аахене, пока государственные мужи назначат ему регента. Они никак не могли договориться. Иногда их споры доносились до детской. Исмаилу пришлось лечить пару разбитых голов, но, к счастью, до настоящего кровопролития дело не дошло.
Половина вельмож стояла за Феофано. Другая половина хотела Генриха, который давно уже не был Баварским, а был заключенным тюрьмы Утрехта за мятеж против короны. Конечно, он был мятежником и изменником, конечно, он заслуживал прозвища Сварливый, но он был отпрыском ближайшего родственника короля.
— Пять лет взаперти в одних и тех же стенах могли бы научить его не делать ошибок, — заметил Исмаил.
Их самих годы кое-чему научили: у них теперь был дом, где они могли быть вместе, если хотели, и где никто не шептался у них за спиной. Он сидел у огня так близко, как только можно, и на его коленях лежала раскрытая книга. Книгу он получил из Багдада, и в ней говорилось о последних достижениях медицины. Аспасия заглядывала через его плечо и находила на каждой новой странице что-то, чего не знала или с чем не могла согласиться.
Она поудобней обхватила его и положила подбородок на его плечо. Он рассеянно провел пальцем по ее щеке.
— Я не верю, — сказала она неожиданно, — что у кого-то хватит глупости отдать Оттона братцу Генриху. Разве только они хотят его самого в короли; так и будет, если он схватит нашего принца своими когтями.
— У германцев есть закон, — сказал он, — согласно которому регентом назначается ближайший взрослый родственник мужского пола и королевской крови. И он может поступать по своему усмотрению. Регентство императрицы — это византийский обычай, чужестранный, которому не следует особенно доверять. Это про нашу госпожу Феофано.
Аспасия куснула его за ухо.
— Кто бы толковал об иноземцах! Может, ты перестанешь рассматривать этот вопрос со всех возможных сторон?
— Не перестану.
Она уселась ему на колени, прямо на книгу. Он принял ее в свои уютные объятия, и в глазах его появился озорной блеск. Она обрадовалась этому, но все равно сказала:
— Феофано — это единственный разумный выбор. Со времени смерти великого Оттона она была императрицей не только по титулу; она знает, что и как нужно делать в его империи. Что может противопоставить этому Генрих? Происхождение, мужской пол и славу изменника.
— Для многих происхождения и пола будет достаточно, а об измене совет может и не вспоминать. Его величество выбрал неудачное время, чтобы умереть: восток, словно сухое дерево, только и дожидается искры, чтобы вспыхнуть, и юг наступает, и Италия беспокойна больше обычного. Империи нужен регент, который поведет армии на войну.
— Есть много военачальников, — возразила Аспасия, — а Феофано знает, как управлять ими.
— Ее величество, к сожалению, женщина, — сказал Исмаил.
Аспасия резко выпрямилась. Он охнул. Она больно ткнула его локтем. Она смотрела на него хмуро:
— Знаешь, что я думаю? Я думаю, что все эти разговоры о женской слабости ничего не стоят. Так, сотрясение воздуха. Мужчины лгут, чтобы потешить свое тщеславие.
— Может быть, ты возьмешь меч и пойдешь воевать?
— Священники тоже не воюют, — отвечала она. — Что в том, что она женщина? Она стоит десятерых таких, как братец Генрих вместе со всем советом.
— Это верно, — согласился он. — Но мужчины тщеславны, как ты говоришь, а у христианских мужчин здравого смысла еще меньше, чем у других. Если бы они просто подчинялись природе, как и задумал Бог, без всех этих нелепых девственниц и мучеников…
Она прервала его поцелуем. Когда она отодвинулась, он скривил гримасу. Она покачала головой, сдерживая улыбку:
— Горе моей душе: я почти поверила тебе.
— Твоя душа была бы в безопасности, если бы ты приняла ислам.
Он говорил без фанатизма, но с полной уверенностью. Она смотрела на его лицо и думала, какое оно темное, с какими резкими и чуждыми чертами, и какое любимое.
— Прошло столько времени, — сказала она, — а ты мне еще не надоел. Ты только подумай, как это странно.
— Очень странно, — согласился он, — и просто невероятно. Говорят, страсть слабеет. Я говорю это молодым женщинам, которые приходят ко мне со своими большими животами и плачут, что мужчины, которые эти животы наполнили, давно безвозвратно исчезли.
— Может быть, ее именно это и убивает, — сказала Аспасия, — дети.
Она сказала это почти небрежно. Эта ее боль была теперь такой далекой, совсем забытой. У нее теперь были дети Феофано, которые требовали любви и заботы. Феофано часто говорила, что этих детей им вполне хватит на двоих.
Аспасия притянула к себе Исмаила с неожиданной силой:
— Я никогда не разлюблю тебя, — сказала она. — Даже когда доживу до ста лет, и у меня выпадут все зубы, и я стану настоящим пугалом. Ты будешь меня любить тогда? Такую старую уродину, какой я стану?
— Едва ли я буду выглядеть лучше, — заметил он, — в свои сто одиннадцать лет. — Он улыбнулся своей редкой белозубой улыбкой. — Я буду любить тебя всю жизнь. А когда мы умрем, если Бог будет милостив, мы проснемся в раю и будем радоваться вместе целую вечность.
— Радостно скандаля, — сказала она, — и изредка мирясь для разнообразия.
— И для любви, — добавил он, — мы будем ей предаваться так часто и долго, как нам захочется, и так будет всегда и без конца.
И он подтвердил свои слова опытным путем. И как всегда, она была счастлива. Когда она была способна оценивать свое счастье, она думала, что это примерно то, что обещает мусульманский рай. Попасть в него было не очень трудно, и там явно не будет скучно. Такие мысли, грешные и еретические, частенько посещали ее. Может быть, она и заслуживала вечного проклятия, но это ее не волновало.
