Изольда зарыдала.
— Нет, милая. — Джаспер обнял девочку и крепко прижал к себе. — Нет, Изольда, это не твоя вина. Даже не думай об этом.
— Но… — Изольда вздрогнула и, опустив заплаканные глаза, призналась: — Я же хотела, чтобы она умерла. Вначале. Я молила Бога, чтобы она умерла. Но потом передумала, а теперь… она действительно может умереть.
— Послушай меня, малышка, и запомни: ты не имеешь никакого отношения к тому, что случилось с Ронуэн.
Джаспер еще долго шептал ей на ухо успокаивающие и ободряющие слова, и Изольда наконец перестала рыдать.
— Никогда нельзя молиться, чтобы кто-нибудь умер, — тихо сказала она.
— Возможно, ты права. Но не думаю, что Бог обращает большое внимание на такие молитвы. А почему ты хотела, чтобы она умерла?
Губы девочки задрожали.
— Сначала… сначала я просто хотела, чтобы она ушла, потому что… потому что я знала, что ты ее любишь.
— А потом? — спросил Джаспер, видя нерешительность девочки.
— Потом, когда она и Рис взяли меня в заложники, я… я молилась, чтобы они оба умерли, и все их люди тоже.
Джаспер невесело улыбнулся и вытер ее мокрые щеки.
— Это совершенно нормальная реакция, милая. Любой на твоем месте чувствовал бы то же самое. Так что твоей вины в этом нет.
«Зато моя есть».
Девочка потерла кулачками глаза.
— Тот человек. Саймон Ламонт. Мама говорит, что это он виноват во всем.
Джаспер кивнул.
— Ее поразил его меч. Вот только удар предназначался мне. Она спасла мне жизнь.
— Правда? — Изольда несколько мгновений смотрела на своего дядю округлившимися глазами, затем порывисто обняла и крепко поцеловала в щеку. — Ронуэн, должно быть, тебя очень сильно любит.
Смутившись, Джаспер расцепил ее руки и встал. Если бы только это было правдой!
— Ронуэн сделала бы то же самое для Риса, твоей матери или любого другого небезразличного ей человека. Такая уж это женщина. Храбрая и преданная.
Они долго стояли рядом в тягостном молчании. Потом Изольда потянула дядю за руку.
— Пойдем, я помогу тебе помыться, чтобы ты смог навестить ее.
И Джаспер пошел за племянницей, позволив ей позаботиться о нем и испробовать себя в роли, которую ей когда-нибудь предстоит играть в собственном доме. Он снял грязную тунику и шенс, тщательно вымыл лицо, волосы и руки, надел чистую одежду, принесенную девочкой, и расчесал влажные волосы. Потом они, держась за руки, вернулись к двери, за которой лежала Ронуэн.
Здесь Изольда одарила его ободряющей улыбкой.
— Я войду первой.
Она скрылась за дверью, оставив его одного. Теперь, когда ему не надо было успокаивать Изольду, Джаспера снова охватила паника. Что, если Ронуэн не поправится? Как он сможет жить с таким острым чувством вины? А если она выживет, как он сможет ее отпустить? Все у него внутри сжалось, к горлу снова подступила тошнота.
Потом дверь открылась и Джослин жестом пригласила его войти. Он помедлил, глядя, как Ромни собирает свои инструменты, присыпки и пузырьки с жидкостями. Молча пожав плечами, лекарь удалился; за ним, повинуясь кивку матери, вышла Изольда. В комнате остались только Джаспер, Джослин и почти бесплотная фигурка на высокой кровати.
— Сейчас она спит, Джаспер. Дыхание нормальное, сердцебиение тоже не слишком слабое. — Джослин взяла его за руку и потянула за собой к кровати. — Думаю, что она поправится, если, конечно, не начнется лихорадка. Мне кажется, Ронуэн спасло то, что ты перевязал ее. Рана осталась чистой и закрытой. Посиди здесь, а я пойду немного освежусь.
— Ты уходишь?
В его голосе явственно прозвучала паника.
— Я скоро вернусь.
— А что, если… ну… я не знаю… Что, если ты ей понадобишься?
— Сейчас ей нужно только утешение, которое ты вполне способен ей дать, Джаспер. — Она подтолкнула его ближе к кровати. — Поговори с ней. Я не уверена, но она вполне может слышать тебя и даже ответить.
Сказав это, Джослин ушла, и он остался наедине с Ронуэн. Но не о таком уединении он мечтал.
Он вгляделся в ее бледное лицо, надеясь увидеть румянец на щеках, улыбку на губах, блеск в глазах. Ничего этого не было. Ее лицо было бледным до синевы, веки стали серыми. Это была все та же очаровательная лесная нимфа, которую он когда-то встретил у реки, но дух, пленивший его сердце, ее покинул. Он коснулся ее руки — она была холодной и безжизненной. В отчаянии он положил дрожащую ладонь на ее лоб.
— Ронуэн, вернись ко мне, любимая. Не покидай меня.
Издав то ли всхлип, то ли стон, Джаспер наклонился и запечатлел на ее губах легкий поцелуй.
Он ожидал, что ее губы тоже будут холодными, но они были теплыми, и даже шевельнулись, словно она пыталась ответить на поцелуй.
Джаспер вздрогнул. Исполненный надежды. Неудовлетворенный. Она что-то невнятно пробормотала, но ее глаза оставались закрытыми. И эта слабая, почти незаметная, реакция вызвала в нем сильнейшее, яростное желание, едва не убившее его.
— Ты просто эгоистичный сукин сын, — вслух обругал себя Джаспер.
Брови Ронуэн чуть заметно приподнялись, и он снова обругал себя, испугавшись, что потревожил раненую. Потом, вспомнив, что Джослин велела с ней разговаривать, неуверенно сказал:
— Ронуэн, если ты меня слышишь, прошу тебя, поверь, мне очень нужно, чтобы ты поправилась.
Он взял ее руку в свои, в очередной раз ужаснувшись, какая бледная, почти прозрачная у нее кожа. А ведь у нее были сильные руки. Ничего, с Божьей помощью они вновь окрепнут.
— Ронуэн, мы все ждем, когда ты проснешься. С Ламонтом уже разобрались. Тебе никогда больше не придется бояться его. И еще: мы с Рисом забыли о наших разногласиях. Теперь у нас общая цель: мы хотим, чтобы ты выздоровела… и разделила нашу радость от общей победы.
Ее губы пошевелились, и у Джаспера замерло сердце. Но она не издала ни звука и ему пришлось смириться с острым разочарованием. Он все равно не отпустит ее.
Если ему придется бодрствовать все ночь, он сделает это. Если надо будет все ночь держать ее за руку и просить остаться — значит, так тому и быть. Если ему придется молиться до тех пор, пока в его сердце не останется ни одной молитвы, он и на это согласен.
Но он не позволит это дорогой для него женщине покинуть его без борьбы.
Рис тоже бодрствовал. Он забрался на столетний дуб, росший на краю леса, и устроился на раздвоенной ветке, откуда был хорошо виден английский замок. Теперь, когда на землю мягкой кошачьей походкой надвигалась темнота, окутывая мир плотным покровом бледно-лиловых сумерек, он сидел, держа в руке почти опустевший бурдюк с вином, и мрачно разглядывал английскую крепость.
