Он закончил вырезать "1" и начал "8", слегка высунув от усердия язык. Потом сказал:
– К сожалению, в книге будут отсутствовать необходимые графики: это слишком дорого. К сожалению – потому что люди предпочитают книги с иллюстрациями. Дуракам так легче понять, о чем речь. Нож недостаточно острый.
– Неужели это так уж очень дорого? И неужели у вас нет денег?
– Нужен твердый корунд, – продолжал дядя Прайди.
– Что-что?
– Ничем так не заточишь добрый инструмент, как корундом. Ну, и где же мне взять деньги, юная леди? Фредерик и так выдает мне солидное содержание. А к тому времени, как книга окупится…
– Простите, я не хотела…
– Ничего. Все в порядке. Вы имеете право спрашивать. Но где мне взять недостающую сотню?
– А доход от фабрик?
– А, фабрики! – дядя Прайди с досадой махнул ножом. – Это не свободные деньги. Фредерик постоянно расширяет производство, покупает новую технику. Он делает огромные деньги, но мы их пока не видим.
Корделия промолчала. Ее ли это дело – давать старику первые уроки гражданского неповиновения?
– Ну вот, – он немного откинулся назад. – Готово. Гм. Что вы об этом думаете? Не так ровно, как у вас, но все-таки и не так уж плохо. Теперь нужно немного китайской туши.
– Туши?
– Вам не кажется? А я так всегда пользовался китайской тушью, когда учился в школе и рисовал на партах. Тогда рисунок и через годы остается свежим, будто сделан только что.
Куда только делась его агрессивность.
– Хорошо, – сказала Корделия. – Сейчас принесу. – Она принесла из гардеробной тушь и снова села наблюдать за его работой. - А вы, оказывается, знаток.
– Был когда-то. Определенно был. Кажется, снова пойдет дождь.
Корделия посмотрела на низкие облака за окном. Листья пожухли и не шевелились, разве что какой-нибудь прогибался под упавшей на него каплей.
– Дядя Прайди, позвольте мне помочь вам с недостающей суммой.
Он резко повернулся к ней и нахмурился.
– Что? Что еще за чепуха? Тратьте свои деньги на более подходящие вещи. Через неделю-другую они вам пригодятся. Крестины… шелковые платья… вуали, бархат… Я знаю!
– За все это заплатит Брук. А эти деньги я отложила на другой… непредвиденное… из моего собственного содержания… теперь они мне вряд ли понадобятся… во всяком случае, мне уже не придется истратить их на то, что я думала…
Разоблачения не последовало: ни слухов, ни вынужденного бегства… вот зачем были приготовлены эти деньги…
– Разумеется, мне бы хотелось, чтобы книга вышла с графиками и таблицами, – дядя Прайди потрещал пальцами. – И генеалогическим деревом. Со всеми необходимыми чертежами. Их пришлось убрать. Я дал согласие.
– Ну, это еще не поздно исправить. Вы могли бы послать телеграмму?
Он бросил на нее острый взгляд.
– Каприз. Прихоть, и больше ничего. Возможно, у вас и есть деньги, но это всего лишь минутная прихоть.
– Нет, дядя Прайди. Я хочу потратить их таким образом.
– Мне не по душе такая идея. Вы уверены, что поступаете правильно, юная леди? Это не из-за вашего состояния? У женщин бывают причуды. То-то вы где-то бродили в первые недели.
– Только одну неделю, дядя Прайди.
– Странности бывают не только у людей. Помню, одна из моих любимых мышей вдруг начала грызть свой хвост. Лучше бы вам сохранить эти деньги.
– Когда вы на меня так смотрите, – улыбнулась Корделия, – я чувствую себя мышью.
– Нет, – возразил он. – Вы не мышь, вы помесь. Я наблюдал за вами. Не думайте, что нет. Холодная голова и горячее сердце. Может быть, это звучит сентиментально, но я серьезно. Они постоянно сражаются между собой. С переменным успехом. Это небезопасно.
– Дядя Прайди. Я говорю вполне серьезно и в полном рассудке: завтра я дам вам денег. Пошлите издателю телеграмму.
Дождь все усиливался. Похоже на топот множества маленьких ног.
Дядя Прайди энергично потер руки.
– Хорошо, я согласен взять у вас в долг. Это чертовски стыдно, но я так и сделаю.
В четверг шестнадцатого августа тысяча восемьсот шестьдесят девятого года в два часа дня, с помощью опытной акушерки, врача и сиделки, под легким наркозом – с неодобрительной санкции мистера Фергюсона – Корделия родила сына.
Мистер Фергюсон заказал благодарственный молебен.
К вечеру ему разрешили взглянуть на мать и дитя.
Занавески в спальне были приспущены, чтобы укрыть их от палящих солнечных лучей. Комнату заливал мягкий розово-оранжевый свет, придавая всему оттенок благоговейного великолепия, так что вы поневоле начинали ходить на цыпочках и разговаривать шепотом. К неудовольствию мистера Фергюсона, миссис Блейк, как женщина, была еще раньше допущена в святая святых и теперь с самодовольной гордостью взирала на кружевной сверток в колыбели. Измученный полуторасуточным бдением Брук сидел в изголовье кровати, держа Корделию за руку и не зная, что сказать; сама же Корделия, исполнив свое предназначение, тихо лежала, венчая подушку своей неподвижной головкой, будто диковинным цветком, позволяя жизни струиться мимо. Она слишком устала, чтобы приготовиться к осложнениям, которые мог принести вечер.
Огромная туша мистера Фергюсона придвинулась к пологу; Корделия улыбнулась свекру.
– Вы молодчина, – сказал он. – Просто молодчина. Конечно, я и не сомневался, а ты, Брук? Вы, должно быть, очень счастливы, дорогая?
– Конечно.
– Заезжал мистер Слейни-Смит. Он ездил на лекцию и сделал крюк.
– Очень мило с его стороны.
– Я тоже так думаю. Он очень обрадовался и шлет вам наилучшие пожелания.
Глаза мистера Фергюсона метнулись в сторону.
– А теперь я хотел бы взглянуть на малыша. Покажи мне, Брук, сделай над собой усилие.
Брук подвел отца к колыбели, и они вместе уставились на сморщенное красное личико младенца.
– Ну, разве он не прелесть? – воскликнула миссис Блейк. – Уже совсем освоился. Сосет себе большой палец, как будто ему два месяца от роду. Вы только взгляните на эти ноготки – словно крошечные раковинки. А эти складочки на шейке! Ах ты, бабушкина радость! Вы знаете, я никогда не устаю любоваться новорожденными, сколько бы у меня их ни было. Божии ангелочки – вот как я их называю. Спустились прямо с небес…
– Да, – тяжело выдохнул мистер Фергюсон. Хорошо бы эта женщина ушла. Его первая встреча с новорожденным должна была стать глубоко интимной и исполненной величия, а не опошленной бабьей трескотней. Кроме того, его собственное чувство страдало от сознания, что она снова в положении – для женщины далеко за сорок, дождавшейся внука, это не совсем прилично. Пора бы и честь знать. Жизнь горазда на вульгарные фортели.
