— Наверное, трудно было высчитать, сколько поколений назад… — рассеянно проговорила Шери, пристально всматриваясь в следующую фотографию. — А этот малый в военной форме кажется мне знакомым, хотя не скажу, где могла его видеть.
— В учебнике истории или еще в какой-нибудь исторической книге, — сказала Никки. — Это генерал Уильям Генри Гаррисон, позже чуть не ставший президентом Соединенных Штатов.
— Господи Иисусе! Ты шутишь? — Шера взглянула на нее долгим, жестким взглядом. — Да нет! Ты смеешься надо мной!
— Еще чего! Смеюсь! Тут есть кое-что поудивительней. — Она выискала в пачке то, что хотела показать. — Как ты думаешь, кто это?
Глаза Шери округлились.
— Святые угодники! Это не Текумсех, случайно? Нос, подбородок, глаза — все как тех старых портретах, которые ты мне показывала раньше.
— Да, но только сейчас я показываю тебе не старую живопись, а фотографию. Снимок сделан «Поляроидом», посмотри, тут есть дата.
На снимке, в нижнем правом углу действительно стояла дата: 6 августа 1996 года. У Шери даже челюсть отвисла.
— Могу еще добавить, что если бы я сделала этот снимок со старого портрета, то видны были бы трещинки, которые обычно покрывают со временем живописное полотно. Здесь ничего подобного нет.
— Вижу, — пробубнила Шери. — Не слепая. Никки сочувственно посмотрела на растерянную подругу.
— В такое трудно поверить сразу, требуется время, я понимаю. Дай этому впитаться. У нас тут мини-бар, может, тебе чего-нибудь выпить?
Шери, все еще глядя на фотографии, молча кивнула.
Через пару минут Никки показала подруге бутылку вина:
— Будешь это или тебе чего-нибудь покрепче? Сама-то я, прости, за компанию с тобой выпить не могу. Не помню, говорила я тебе, что беременна? По крайней мере, надеюсь, что беременна.
— Постой! Что ты хочешь этим сказать? Или ты беременна, или ты не беременна. Или одно, пли другое. Какое тут может быть, по крайней мере?
— Ну, как тебе объяснить?.. — В голосе Никки послышались плаксивые нотки. — В тысяча восемьсот тринадцатом году я точно была беременна. А вот теперь, в тысяча девятьсот девяносто шестом, не совсем уверена, что все еще продолжаю носить этого ребенка, потому что когда я переместилась оттуда… потому что я не знаю, плод тоже или… может, он там остался… или еще как-то исчез при моем перемещении.
— Это… это ужасно! — воскликнула Шери, схватив Никки за руку. — Я знаю, как ты всегда хотела ребенка. Но если ты была беременна, надеюсь, что и сейчас продолжаешь ею быть. Когда ты сможешь узнать точно?
Никки изо всех сил пыталась удержать подступившие слезы.
— Думаю, надо при первой возможности зайти в аптеку и купить индикатор беременности. Может, мы сделаем это завтра утром. Потом, в зависимости от того, что он покажет, я схожу к своему гинекологу, чтобы увериться до конца.
Шери вскочила с кровати, схватила сумочку и направилась к двери.
— Я не могу так долго ждать, — решительно заявила она. — Тут наверняка есть аптека, и надеюсь, что она все еще открыта. Ты пойдешь со мной или останешься здесь?
Никки быстро взяла свою сумочку и ключ от номера.
— Идем. Знаю я тебя! Ты сейчас заблудишься в трех соснах и будешь бесконечно блуждать вокруг корпуса, а я сиди тут и волнуйся, как бы на тебя не напали разбойники с большой дороги.
Шери нарочито тяжко вздохнула:
— Ха! Я вытаскиваю ее из пещер, а она еще рассуждает о моей дурости и бестолковости!
— А сколько раз по дороге ты сворачивала не туда? А? Ну, Шери? Под честное слово скаута?
Шери сморщила веснушчатый нос и сокрушенно созналась:
— Увы, три раза. Но согласись, это случилось только потому, что всю дорогу я страшно из-за тебя нервничала.
Никки пересекла номер и, в который раз взглянув на туалетный столик, нетерпеливо вздохнула.
— Потерпи, — сочувственно проговорила Шери, прохаживаясь по номеру, — Результат, насколько я знаю, проявляется минут через двадцать.
— Значит, осталось еще две минуты.
Две минуты спустя обе женщины склонились над контрольной пробиркой, ожидая результатов химической реакции с большим нетерпением, чем бражники на Таймс-сквер — кануна Нового года.
— Никки! Смотри! — завопила Шери. — Скрести на удачу пальцы!
— Может, мне и ноги скрестить? — Никки усмехнулась. — Пи-пи я уже сделала, остальное от меня не зависит.
Под напряженными взорами подруг в пробирке медленно проявилось нечто. Шери возбужденном схватила Никки за руку.
— Гляди! Это что? Положительный ответ? Или что?
— Не знаю, — волнуясь, ответила Никки. — Боже, Шери! Я не могу вспомнить! Куда мы дели эту чертову инструкцию?
Шери уже стояла на коленях, роясь в корзине для мусора.
— Вот она! — воскликнула она, с победным видом извлекая смятую бумажку. Затем, оттолкнув нетерпеливо протянутую руку Никки, начала читать сама. Минуту спустя она подбросила инструкцию в воздух и крикнула: — Да! Черт меня побери да! Я буду крестной матерью!
Ноги Никки подломились, и она осела на край постели, ослабев от пережитого напряжения. На этот раз ее слезы были слезами радости.
— Благодарю Тебя, Боже, — пылко прошептала она. — Благодарю Тебя! Теперь, если еще Ты поможешь Сильверу Торну прийти ко мне, я никогда больше ни о чем Тебя не попрошу.
Крайняя степень изнуренности породила у Никки странное ощущение, ей казалось, что жизненная энергия истекала из ее тела через пальцы ног. Глаза закрывались помимо воли, но сон, однако, не приходил. Она находилась в каком-то межеумочном состоянии, мало походившем на дрему, а потому не позволявшем ей уснуть. Лежа в темноте и увлажняя слезами подушку, она терзала себя мыслями о Сильвере Торне.
В два часа ночи Шери, недовольно ворча, сползла с другой стороны двуспальной кровати и отправилась в ванную. Скоро она вернулась, подошла к Никки и сунула ей в руку коробочку со снотворным:
— Вот, прими давай. Не могу я больше слушать твои всхлипы, стенания и душераздирающие вздохи.
— Спасибо… — отозвалась Никки голосом, какой услышишь разве что в каком-нибудь жутком эпизоде старой киноленты, где душегуб исторгает из полузадушенной жертвы хриплую мольбу о пощаде.
Шери присела на край кровати.
— Чем дольше мы проспим, тем лучше сработает на нас время, создав тебе непоколебимое алиби.
— Проснись, Шери! Ты что это? Спросонья порешь такую чушь? Какое там еще алиби? Тебя послушать, так можно подумать, что мы с тобой заметаем следы страшного преступления. Неужели на тебя так подействовало то, что моя фотокарточка торчит в витрине местной сувенирной лавки?
— Вот дурочка! Никак не врубишься в ситуацию? Да вся полиция штата Огайо поставлена на уши, я уж не говорю о том, что твоя физиономия торчит в витринах всех супермаркетов, забегаловок, аптек, в окнах всех государственных учреждений и кегельбанов…
