— Что-нибудь. Ты когда-нибудь видела, как всадники гонят скот большими стадами, через овраги, которые могут испугать до смерти? Слышала ли ты, какие ссоры бывают под покровом ночи? Они не джентльмены, эти парни, и очень здорово дерутся. Многое может со мной случиться. А у старика ни единой души нет на свете. И никому нет до него дела.
— А почему тебе есть дело, Пэт?
— Я — все, что у него есть. И, помоги мне Бог, это мне нужно время от времени. Однажды я вернусь и осяду там, буду заботиться о старике, приведу это место в порядок.
Но я знала: он только мечтает о том, что говорит. Ему нужна была мечта, чтобы не так давило однообразие долгих дней, когда он перегонял скот. Я не знала того мира, в котором он жил, но чувствовала его грубость и жестокость, тот голод, который он должен был ощущать в себе временами, когда ему не хватало одного, не хватало так сильно и мучительно. Но у этой мечты не было продолжения; она была недолговечной и быстро уходила, а ей на смену приходило беспокойство.
— Ты обещаешь мне, Эмми? — настаивал он. — Обещаешь, что позаботишься о старике?
— Обещаю.
— Благослови тебя Бог, — сказал он просто.
Уходя, он снова поцеловал меня в губы, сильно, не как брат.
— Адам — глупец, — сказал он. — Может быть, когда-нибудь он это поймет.
На следующий год корабль «Эмма Лэнгли» начал совершать рейсы. Адам, Том и Роберт Далкейт были владельцами судна — каждому принадлежало по трети. Тому пришлось продать отцу свою долю в универмаге, чтобы вложить средства в корабль. Адам вложил большую часть наших сбережений, чтобы выкупить свою долю. Запуск «Эммы Лэнгли» был событием чрезвычайной важности: для Тома — потому, что он впервые почувствовал независимость от отца, а для Адама — потому, что, наконец, он мог ступить на палубу собственного судна. Что касается Роберта Далкейта, то здесь я ничего не знала наверняка. Мне частенько приходила в голову мысль, что он вложил средства в «Эмму Лэнгли», чтобы иметь связь с Томом, а следовательно, с Розой.
Досточтимый Роберт Далкейт был человеком того типа, который редко встречается в нашем колониальном обществе. Потомок шотландского лорда, он совершенно не подходил к этим пустынным землям поместья Роскомон, которые оставил ему Эндрю Далкейт. Фермерство его мало интересовало. Он хорошо знал лошадей и все свое время посвящал не овцам, а обучению беговых лошадей.
Общий интерес к лошадям помог ему сблизиться с Джоном Лэнгли, и на время он стал очень модным среди светских дам Мельбурна, особенно тех, кто имел дочерей на выданье. Это продолжалось до тех пор, пока не прибыл человек, опознавший в нем того самого Роберта Далкейта, который бросил свою жену в Лондоне и целый год жил с любовницей в Италии. Эта женщина умерла, а Роберт Далкейт опять стал скитаться по свету.
Еще говорили, что поместье унаследовал вовсе не он, а его старший брат, который переписал поместье на него при условии, что Роберт уедет в Австралию. Узнав эту новость, хозяйки домов незамедлительно перестали отводить ему почетное место, понизив в ранге. Он уже котировался не так высоко. Его стали приглашать только на многолюдные вечера. А Розе Лэнгли только это и было нужно: она не хотела ни с кем делить Роберта Далкейта.
О них немного поговорили в обществе — не слишком, так как Роза теперь научилась быть осторожной. Не знаю, может быть, до Тома доходило кое-что, но он предпочитал игнорировать сплетни. А может быть, он закрывал глаза на правду о Розе, потому что давно знал эту правду и смирился с ней. Или он наконец понял, что Роза всецело никогда не будет принадлежать никому, что она всегда начнет восставать против любого ограничения, в чем бы оно ни выражалось. Поэтому он держал ее на длинном поводке и, казалось, смирился с этим. На людях он всячески подчеркивал свою дружбу с Далкейтом, возможно, чтобы обелить Розу, и очень много пил.
С каждым месяцем дела интересовали его все меньше, и Джон Лэнгли отказался от мысли, что Том заменит его. В старом Лэнгли я замечала растущую решимость прожить дольше, выжить до тех времен, когда Джеймс будет достаточно взрослым, чтобы взять контроль над делами Лэнгли. Казалось, это будет длиться вечность, и иногда он признавался мне, что устал, и говорил о своих надеждах.
— У Джеймса хорошая голова, у Вильяма и Генри — тоже. Они крепкие, хорошие мальчики. Пока я жив, я не допущу, чтобы Роза и Том их испортили. Но они еще такие маленькие, а я стар, миссис Эмма. Что будет с ними, с делами Лэнгли, пока они вырастут?
— Не волнуйтесь, вы еще увидите, как Джеймс займет свое место в универмаге.
Но дела все больше беспокоили его, он поделился со мной своими опасениями, говорил мне то, что предназначалось только Тому. Хотя женский отдел был отделен от универмага толстой стеной, я знала о бизнесе по ту сторону стены так же хорошо, как Джон Лэнгли и его старший клерк. Старику я была нужна не для совета или решения, а просто как слушатель: он передавал мне все свои знания, потому что ему некого было учить.
В том же году Джеймс наконец научился читать, в основном за моим столом. А двое его младших братьев достаточно подросли, чтобы бросить вызов его превосходству над ними. Энн обещала стать красавицей не хуже Розы, но красота ее была более утонченной. Это была хрупкая девочка, грациозная, пылкая и в то же время не такая своенравная, как Роза. У Джона Лэнгли вошло в привычку присоединяться к нам по вечерам, и поэтому он отсылал Бена Сэмпсона. Он не подавлял детей своим присутствием, как Роза, они только вели себя потише при дедушке. Он, конечно, стал бы их подавлять, но я этого не позволяла.
— Роза подарила мне чудесных, здоровых внуков, — сказал он однажды. — Не знаю только, дождусь ли я, пока они вырастут.
Джон Лэнгли по-своему чопорно делал все возможное, чтобы показать мне свое уважение. Когда «Эмма Лэнгли» была готова совершить свой первый рейс, он объявил о приеме у себя дома в честь отплытия нового корабля. Это был странный жест доброй воли, никому не нужный и никем не оцененный. Хотя корабль назвали в мою честь, общество этот факт игнорировало.
Том, со своей стороны, рассердился, потому что сам хотел устроить прием, но отдельно от отца. Адаму было все равно, лишь бы скорее принять командование своим кораблем. А Роберт Далкейт проявлял полное безразличие. Он несколько раз удивлялся, вспоминая, как был назван корабль; хоть мы и встречались, сомневаюсь, что он знал о моем существовании.
Но Адам дал кораблю то секретное имя, которое я одна знала. Мы уже собирались ехать на прием, когда он сказал:
— Ну вот, Эмми, свершилось наконец-то. Это заняло много времени, но не так много, как я думал, обещая тебе это когда-то.
