Так прошло шесть лет: молитвы и послушания, кусочки сна, которые она сберегала, кутаясь в тонкое одеяло и подтягивая колени к груди, чтобы немного согреться в нетопленой спальне, скудные трапезы, а еще – чудесные прогулки по монастырскому саду, задушевные беседы с Инес и, конечно, мечты, легкие и воздушные, как одеяния ангелов.
Иногда Катарине случалось взглянуть на город с какой-нибудь башни. Она видела блестящие змейки каналов, похожие на стальные щиты крыши, шпили, в лучах солнца напоминающие огненные клинки, и даже море на горизонте, сверкающее, точно огромная серебряная купель.
С течением времени Катарина начала думать, что отец, отправив ее сюда, попросту избавился от нее. Он взял себе юную жену, которую раздражало и смущало присутствие падчерицы, поскольку та была всего на шесть лет младше ее самой.
Отец Рамон сказал Катарине: «Я вас понимаю». Это были самые ценные слова, которые она слышала за последние шесть лет своей пока еще недолгой жизни.
На следующее утро, когда они сидели в трапезной на длинных деревянных скамьях, Инес шепнула подруге:
– Я слышала, этот приор – испанец, он приехал из самого Мадрида!
Катарина ничего не ответила, потому что в этот момент монахиня, которая, стоя во главе стола, читала молитву, строго взглянула на них.
Сегодня их ждал вкусный и сытный завтрак: молочная каша, свежий хлеб, много овощей и фруктов. После девушкам вновь улыбнулась удача: Катарине и Инес назначили одинаковое послушание: вышивать ковер в ткацкой. Эта работа была кропотливой, но увлекательной, вдобавок им предоставлялась возможность лишний раз перекинуться словом.
Вскоре они сидели рядышком и, ловко орудуя иглами, вышивали листья, небо и пышнокрылых сказочных птиц. На улице стояла великолепная, истинно летняя погода: ярко светило солнце, было очень тепло. Катарина предвкушала прогулку по саду, под сенью ярко-зеленых вязов, под лиственными сводами, не менее величественными, чем готические арки. Мощь, свежесть и красота природы всегда внушали ей надежду и придавали сил.
– Если бы ты все-таки вышла замуж, то навсегда сняла бы это платье, у тебя были бы наряды и ты, наверное, даже смогла бы ездить в экипаже, – заметила Инес.
– Я предпочитаю всегда носить это платье, гулять по нашему саду и жить рядом с тобой.
Инес, дорожившая их дружбой, благодарно улыбнулась.
– Я не хочу замуж, – подумав, добавила Катарина.
– Я бы тоже не хотела! – подхватила Инес. – Кто знает, каким окажется твой муж, и потом, как известно, муж и жена спят в одной постели, а это, наверное, ужасно.
Некоторое время они работали молча, а потом вошла одна из сестер и велела Катарине немедленно пройти в приемную настоятельницы. Катарина с тревогой взглянула на Инес, но та лишь беспомощно заморгала глазами.
Настоятельница, как обычно, сидела в кресле и перебирала четки. Ее обрамленное черным шерстяным покрывалом широкое лицо было бледным, как у человека, который редко выходит на воздух, тяжелые веки полуопущены, взгляд казался безразличным, хотя на самом деле она видела и подмечала все. Она любила и ценила послушание, замешанное на страхе, поскольку считала страх единственной силой, способной по-настоящему управлять людьми.
Катарина низко поклонилась. Несколько мгновений настоятельница молчала, потом произнесла:
– Теперь тебе известна твоя судьба, дочь моя. Ты станешь добродетельной, послушной и любящей женой уважаемого человека.
– Разве не вы говорили, матушка, – голос Катарины дрожал, – что верна и надежна только любовь к Иисусу, а иная обманчива и непостоянна? Я желаю остаться в монастыре и принять постриг.
– Твой отец решил иначе.
– Разве отец главнее Господа Бога, матушка? – Катарина подняла глаза и пристально посмотрела на аббатису.
Та нахмурилась.
– Катарина Торн, не дерзи! Бог останется с тобой и в миру, если твое сердце будет чистым и светлым. – Потом, уже более мягко, добавила: – Ты должна подчиниться отцу. А теперь иди – он пришел поговорить с тобой и ждет тебя в приемной.
Катарина замерла. Она столько лет ждала этой встречи, но теперь была готова без оглядки бежать прочь. И все же она понимала, что должна выйти и поговорить с отцом.
В приемной, маленькой квадратной комнате с каменным полом и голыми стенами, стояли две узкие деревянные скамьи без спинки и стул, на котором сидела монахиня: обитателей монастыря и их посетителей никогда не оставляли наедине.
Второй человек, находившийся в приемной, проявлял явное беспокойство, что было ему несвойственно: украдкой вздыхал, пожимал плечами и мял в руках черную шляпу с жесткими полями.
Войдя в приемную, Катарина низко поклонилась, затем резко выпрямилась и уставилась на отца.
Пауль Торн заметно изменился за последние шесть лет, постарел, отяжелел лицом и телом. Он был одет в костюм добротного темно-синего сукна, темные чулки и черные туфли с тупыми носами и без бантов. Лишь широкий, пышный белоснежный воротник говорил, что это наряд состоятельного человека, но при этом вечного труженика, не привыкшего ни к торжественности, ни к праздности.
– Катарина! Кэти! – смущенно произнес он, протягивая руки, но не решаясь коснуться дочери. – Ты ли это? Впрочем, конечно, ведь ты так похожа на мать!
«Ты еще помнишь ее?» – хотела спросить Катарина, но промолчала.
Она села с разрешения монахини и ждала, что еще скажет отец.
– В скором времени я заберу тебя отсюда. Ты получила хорошее воспитание, и тебе пора вернуться в мирскую жизнь.
Катарина продолжала молчать, и отец добавил с довольным видом:
– Ты обвенчаешься с достойным человеком!
– Я не знаю и не хочу знать иной жизни, кроме монастырской, – произнесла девушка тоном, в котором звучала неприкрытая враждебность. – Я никуда не поеду!
Пауль Торн развел руками. Он привык командовать на суше и на море, распоряжаться большими деньгами, заключать торговые сделки, воевать с конкурентами. Он отличался жесткой деловой хваткой и умел идти напролом, но в то же время обладал грубоватой хитростью, свойственной простолюдинам. Но как вести себя здесь, в этой скромной приемной, на глазах у безмолвной монахини, как говорить с дочерью, которая не казалась ни послушной, ни кроткой и говорила так, будто за ее спиной стояло невидимое грозное воинство, он не знал. Он отдал Катарину в монастырь, дабы дочь стала добродетельной, смиренной, покорной, а вовсе не затем, чтобы она обрела непонятную и ненужную духовную закалку.
– Конечно, многое будет тебе в диковинку. Не пугайся. Кстати, теперь у тебя есть младшие брат и сестра.
– Я рада, – сдержанно произнесла Катарина, глядя прямо перед собой.
