Андреас дернулся, невольно попытавшись высвободиться. Но отец больно тряхнул его и толкнул его так сильно, что Андреас не удержался на ногах и упал на землю. Он больно ударился боком и коротко вскрикнул невольно. Он увидел над собой страшное злобное лицо отца и нож в его руке…
Острое, быстрое чувство сохранения себя пробудилось мгновенно; заставило Андреаса быстро вскочить, кинуться в сторону и припасть спиной к стене пристройки. Он был безоружен; и, пытаясь защитить себя, прижал скрещенные руки к груди. Он остро чувствовал смерть. Она приближалась беспощадная, в ноже отца. Андреас был травяным стеблем; но его не просто срезали для кормления коз, даже и не подозревая в нем живой мучающейся души; его хотели убить нарочно, со злобой; чтобы он не жил больше, не был живым…
— Не надо! — закричал Андреас. — Я ничего не сделал!.. Умоляю!.. За что это?.. Я ничего не сделал!..
Голос не пропал, Андреас кричал громко. Лезвие ножа приближалось. Отец шумно дышал. Андреас замолчал и судорожно охватил руками шею. Он видел, как закалывают козлят и ягнят, когда голову запрокидывают, и лезвие — в шею, в горло… и кровь…
Андреас резко пригнулся, проскочил под лезвием и кинулся бежать. Он не успел сообразить и побежал не к воротам, а наугад. Отец бежал за ним. Андреас понял, что бежит к дому. Он пытался петлять, бросаться в разные стороны. Страх гнал его. Он не чувствовал ног. Отец догонял.
Не сознавая, что делает, Андреас бежал по деревянным ступенькам. Это была крутая лесенка на террасу. Андреас уже слышал за собой шумное злобное дыхание отца…
Там, сзади, — лезвие ножа…
Андреас перекинулся через шаткие деревянные перила и спрыгнул вниз. Ему показалось, шатнулся весь дом. Подошвы босых ног больно ударились о землю. Он невольно на какую-то малую долю мгновения опустил глаза, словно бы откликаясь на эту мгновенную боль; и увидел у самых своих ног что-то смутно светлеющее на темной земле…
Отец, вскочивший на зашатавшуюся лестницу, упал, снова поднялся и уже бежал к Андреасу… Андреас мгновенно нагнулся, быстро протянул руку и поднял это смутное светлеющее с темной земли. Сжал в кулаке и уже бежал прочь… не зная, куда… от отца…
Оно — в кулаке — было — ощущалось — чуть колкое множественно и гладкое… Он вдруг понял, что это гребень. Быстро перед глазами прошло — мачеха сидит, распустила волосы, и на столике перед ней — костяной гребень… Значит, обронила…
Отец нагонял… Андреас хотел бежать к воротам, но никак не выходило, словно бы он вдруг забыл, где, в какой стороне ворота… Уже усталость одолевала, наводила отупение. Было страшно слышать за собой отца, уже так близко; знать, что за спиной — лезвие ножа…
Андреас резко обернулся и едва не столкнулся с отцом. Так, лицом к опасности, было меньше страшно. Андреас отскочил и вдруг швырнул в отца гребень мачехи. В сущности, этому его резкому движению было три причины. Первое было то, что возникла потребность хоть как-то защититься. Второе было то, что даже в эти мгновения Андреас сознавал, что костяной гребень — безопасное оружие; а он даже сейчас не хотел ранить отца. И было еще третье — как только Андреас понял, что держит в руке вещь, принадлежащую мачехе, ему сделалось противно, хотелось освободиться от этой вещи… И вот все эти три обоснования, более или менее смутно и четко сознаваемые им, слились, сплавились резко в одно действие — бросок…
Тотчас же щеки Андреаса холодно коснулась мгновенно рукоять ножа… Отец метнул в него нож и чудом не попал в горло. Холодная рукоять даже не ударила Андреаса, а лишь коснулась… Он услышал чутко глухой удар ножа о землю…
И в тот же самый миг, сверкающая блестками странной светящейся воды и легкими остриями находящих одна на другую быстрых небольших и плавных волн, разлилась ирреально и огромно и быстро и текуче, странная светящаяся сверканием река…
Андреас оказался на одном ее берегу. И за спиной была ароматная темнота дружественного леса. А на другом берегу стоял отец. Андреас теперь ясно видел его, но словно бы издали; словно бы этот берег Андреаса был приподнят, и Андреас глядел на отца сверху вниз, и видел отца во дворе, и дом, и прикрытые ворота; но все было теперь какое-то отдаленное и от этого уменьшенное…
Какое-то время они оба изумленно смотрели даже с каким-то любованием на эту зыбко-текучую сверкающую реку. Забыв обо всем, Андреас улыбнулся…
«Это от гребня возникла такая река или от ножа?» — подумал он с детским любопытством.
И еще он подумал, что ведь и гребень мачехи и нож отца, в сущности, были враждебны ему. Но вот, он спасен благодаря одному из этих предметов…
И вдруг отец закричал:
— Я все равно убью тебя!
Андреас хорошо слышал все слова его крика. Слышно было, как будто голос прозвучал совсем рядом. И это тоже показалось Андреасу занятным. Теперь он был в безопасности. Он не сердился на отца, совсем теперь не боялся его, но не понимал, почему отец так сердится, почему грозит ему смертью. Андреас вдруг подумал, что надо спросить у отца, и тогда все станет понятно. И теперь ведь и можно спросить; ведь теперь не надо убегать от отца, и теперь не страшно…
— Почему ты хочешь убить меня? — голос Андреаса прозвучал открыто и звонко.
И вдруг отец начал кричать горячо, возбужденно и путанно. Андреас послушал и понял, что отец думает, будто Андреас напал на мачеху, когда приходил за зерном; это мачеха так рассказала отцу…
Теперь Андреас почувствовал себя оскорбленным. О нем говорили нечистое, такое, чего никогда не могло быть, и этим оскорбляли его. Обида был такая, что горло сдавило. А отец, между тем, продолжал говорить… Вдруг Андреас услышал, как отец пересказывает ему еще одну ложь мачехи. Это уж была совсем мелкая, маленькая ложь, но она-то и стала для Андреаса, что называется, каплей, переполнившей чашу.
— Ты говоришь, у нее домашнее платье было разорвано! — громко заговорил Андреас. — Но когда я приходил за зерном, она сидела в красивом желтом платье и красилась. Не в домашнем платье сидела, а в том красивом желтом, что ты ей привез из города. И стала говорить мне грязное, сам знаешь, что! Хотела, чтобы я сделал с ней грязное, и за это обещала соткать мне праздничную одежду, и сказала, что скажет тебе, чтобы ты купил мне сандалии. А мне стало противно слушать; я сказал ей, чтобы она такое не говорила. И еще сказал, что я тебе ничего не скажу, и что никто не должен знать, потому что все это позорно… И я быстро ушел. А она, видишь, спрятала хорошее платье, надела старое домашнее и порвала его нарочно. Хорошее красивое пожалела!.. Ты несправедлив ко мне. Я ни в чем не виноват. Ты не веришь моей правде, а веришь лжи этой женщины. Я больше не хочу жить в твоем доме. Видишь, волшебная река разделила нас. Я буду жить в том волшебном лесу. Но если когда-нибудь ты будешь пить воду, и вдруг холодная вода вспенится-закипит; значит, мне нужна твоя помощь и ты должен меня найти…
