подумали, что она так переживала за ребят. Или за молоко. Но никому в голову не пришло, что за домового.
Рано поутру, когда малые ребятишки ещё спали, петухи вовсю кричали, а хозяйки переделали кучу дел, Лябзя гнала корову на пастбище. Вместе с другими сельчанами.
— Что такое? — тревожно переговаривался народ. — Ай, Яшма проспал? Или что с ним случилось?
Не дождались сегодня коровушки своего пастуха.
Пригнали на поле — нет Яшмы на том месте, где он всегда был. Кто-то из самых расторопных уже сбегал к нему домой — там тоже нет его.
Стали решать, кого оставить со стадом.
— Давайте, хочь мы с дедом Вихором, — задребезжал голос старого Кочерыжки.
Ладно, общество согласилось, обещало прислать ребятишек, какие пошустрей, на помощь.
— Гляньте-кось, — вдруг раздался Крыпочкин изумлённый голос.
Все обернулись на говорившую, проследили за её взглядом, и разговоры разом смолкли. Из леса на опушку выезжал всадник.
— Двое… Кабутто, парень и девка…
У баб уже и языки зачесались. Во, молодые пошли, ни стыда, ни совести, среди бела дня, да при всём честном народе…
— Еремей! — ахнул самый глазастый. — И Василиса? Глянете-кось, кабутто, Василиса.
Стали озираться, а где Видборичи? Нет их. Проспали, что ли?
— Вчерась ихний Малой только от князя вернулся с Мамалыхиным сыном. Полны карманы золота привезли. Княжеского сынка, говорят, с того света вытащили. А теперь другая радость пожаловала.
Когда подъехали Еремей с Василисой, народ молча расступился, пропуская их в круг. Еремей остановил Орлика.
— Здравы будьте, добры люди, — весело поздоровался Еремей. Василиса улыбнулась.
— И вам здоровьица, — раздались нестройные пожелания.
— Вернулись, стало быть? — опять не остался в стороне Кочерыжка.
— Вернулись, — согласился Еремей.
— Ну, милости просим.
Еремей тронул коня.
Лябзя задумчиво смотрела вслед… Долго… Какая-то неясная картинка складывалась в голове.
Еремей, словно почувствовал это, обернулся:
— Тётка Лябзя, — крикнул он.
Лябзя, опомнилась, кивнула:
— Что?
— Благодарствуй за те слова, которыми ты меня тогда, в городе, надоумила.
Лябзя лишь глазами поморгала. Слова? Какие такие слова?
Народ обернулся к Лябзе:
— Что за слова? О чём он?
— Не помню…
— Во, седая макушка, — с досадой бормотали расходившиеся по домам. — Когда не надо — рот не закрывается, когда надо — «не помню…». Тьфу.
— А что за слова такие? — спросила Василиса, когда уже подъезжали к селу.
— Да я уже так красиво не повторю. Хотя, первое время они у меня звучали в голове без перерыва. Но попробую. «На чужой сторонке и веселье чужое, а у нас и горе, да своё». И добавила, что «твоя Василиса одна своё горе переносит, а ты — веселись, коль весело». Тут-то мне и стало совсем печально…
Вечером слух по селу прошёл, что понаехала княжеская дружина, прошерстила лес, нашли логово разбойничье, мужика какого-то, обличьем страшного, видать, самого заглавного разбойника, бабу его. Ещё искали Яшму, но тот, как сквозь землю провалился.
Лябзины ворота скрипнули, и вошёл нежданный гость.
— Здравы будьте, хозяин с хозяюшкой, — начал он совсем официально.
Хозяин с хозяюшкой поторопились выйти каждый из своего угла, заодно и ребятишки высыпали под ноги, словно горох. Одна лишь Лябзя, как увидела вошедшего, перепугалась, покраснела, затряслась и шмыгнула в дверь амбара. Но недалеко так, а чтобы, хоть услышать, зачем пожаловал гость нежданный.
— Доброго здоровьица и тебе, Михей, — ответил на приветствие хозяин. — Проходи, хоть в горницу, а то сюда под яблоньку. Тут хорошо. Садись, рассказывай, зачем пожаловал. Мать, — обратился теперь старый отец Лябзи к не менее старой жене, — сходи, хоть кваску нам принеси.
— Благодарствую, — не стал отказываться Михей ни от приглашения сесть, ни от угощения.
Сели. Замолчали. Казалось, что Михей то ли хозяйку замешкавшуюся ждёт, то ли обдумывает какие-то важные слова.
— Присядь и ты, хозяюшка, — попросил Михей, когда мать Лябзи принесла угощение и собралась уже уходить.
Та села. Посерьёзнели хозяева. Почувствовали важность момента, но к чему торжественность гостя, пока невдомёк.
— Я — человек уж немолодой, ходить вокруг да около не буду, а скажу прямо: пришёл за вашей дочерью. Собирайте, да и дело с концом. Нынче же уведу её от вас.
Старые родители раскрыли рот. За дочерью?
— За Лябзей? — спросил ошеломлённый отец.
— А на какой предмет она тебе понадобилась? — мать была более догадлива, поэтому быстренько пришла в себя, в голове расставила всё по полочкам, хоть и немного наспех, и решила помочь мужику с его неловким сватовством.
— А на тот предмет, что жить мы будем вместе. Свадьбу играть не будем. А перед людьми мы отныне муж и жена.
Жена! Лябзя слушала и не верила! Да как же тут так сразу понять. Ещё только вот недавно корову скребком чистила и не знала, ни ведала, что счастье и её горемычную нашло.
— Лябзя! — позвал не менее ошарашенный отец.
Но мать поднялась, сказала торжественно:
— Придёт она скоро. Ждите!
И пошла снаряжать дочь. Вся многочисленная родня побежала искать Лябзю. Ведь только что здесь была! Куда она подевалась? А то ещё мужик опомнится и передумает.
Но Михей не передумал и через непродолжительное время вёл свою немолодую супругу в её новую жизнь.
Войдя в чужую избу, Лябзя нерешительно остановилась у порога, осмотрелась. А что невестам полагается делать в первый замужний день?
Михей не стал ей подсказывать:
— Я скоро буду, — и ушёл по своим мужицким делам.
В избе наступила тишина. Но вот на полатях что-то зашуршало. Дети. Выглядывают глазастики из-под грязной занавески.
— А правда, что ты теперь наша мамка? — спросила Миланя.
— Правда, — ответила Лябзя. И внезапно поняла что ей делать.
Когда Михей вернулся от своих мужицких дел, по двору он едва пробрался от множества детских одежонок, что сохли на верёвке, на столе дымились вкусным паром чугунки, а в хате царил порядок.
Дети ходили следом за Лябзей как привязанные, грызя сладкие смоквы.
— Ну, ты даёшь! — удивился Михей. — Когда только и успела?
Лябзе, не привычной к похвалам, было немного неловко это слушать, поэтому промолчала, но про себя подумала: «Разве ж это трудно? Я бы столько ещё переделала, да день закончился».
Вечером дети вновь залезли на полати, давай Лябзю просить:
— Расскажи сказку.
— Да какую сказку, — покосилась смущённо на мужа, — не знаю я сказок.
— Знаешь, — не поверили дети, — помнишь, на покосе рассказывала.
— Да то разве сказка? Так, баловство одно.
Но отказывать не стала, залезла к детям и начала. А как начала, так, пока не закончила, словно и не она рассказывала. Или, по другому сказать, словно и не на полатях лежала,
