— Мой отец владеет монополией на восточные шелковые ткани и венецианскую парчу, — с высокомерием ответила Флёр. Сдержаться на этот раз ей не удалось.
Мадам де Гонди сразу же неодобрительно сморщила лоб, а вслух поучительно сказала:
— Для вашего отца это, видимо, прекрасно, мадемуазель, но при дворе было бы разумнее не упоминать, что своим преуспеванием вы обязаны изначально торговой империи рода Торнабуони!
Флёр мысленно обругала себя, поняв, что допустила глупость. «Наверное, — подумала она тут же, — из всех глупостей, которые мне еще предстоит совершить, эта будет самая большая, этакий faux pas[4], который может отразиться и на королеве. Скажут: вот, пожалуйста, дочь лавочника окружает себя другими представительницами того же сословия. Это же просто находка для злобных сплетников из круга Дианы де Пуатье. Наверное, отец при прощании потому и предупреждал меня столь настойчиво, чтобы ни слова не проронила о семье».
Вынужденная выбирать между собственной гордостью и желанием уладить возникшую ситуацию, Флёр ограничилась покорным кивком головы.
— А теперь следуйте за мной! Королева приказала перетряхнуть бельевые корзины! У нее создалось впечатление, что дорожная пыль проникла во все льняные вещи.
Флёр поспешила за мадам Гонди. Придворная дама! Да… Флёр явно заблуждалась относительно своего положения при дворе. Ах, Боже правый, ведь дома льняными вещами занималась Жанна со слугами. А то, что забота о белье королевы является высокой честью, было для Флёр новостью. Но все же на горизонте появился и луч света — бал!
— Что это за девушка?
Нужно было очень хорошо знать Диану де Пуатье (она же мадам де Брезе, вдова гофмейстера королевского двора и блестящая фаворитка Его Величества), чтобы уловить оттенок раздражения в этом походя брошенном вопросе.
Задан же он был человеку, обладающему более чем богатым опытом общения с женским полом. Последнее обстоятельство, а также тот факт, что за его плечами было уже два брака, позволяли Иву де Сен-Тессе, графу Шартьеру, дать точный ответ на вопрос Дианы. Первая его супруга всего через 15 месяцев после свадьбы умерла от последствий преждевременных родов, и восемнадцатилетний дворянин, следуя желанию семьи, через некоторое время вступил во второй брак.
Эпидемия оспы унесла вторую его жену. Жертвами этой болезни стали также родители Ива и его младший брат, так что в конечном итоге никто уже не был заинтересован в том, чтобы склонить его к еще одной женитьбе. В возрасте двадцати одного года, освободившись наконец от всяких семейных уз и будучи наследником немалого состояния, граф де Шартьер только и думал о том, как бы получше использовать неожиданно обретенную свободу и насладиться ею в полной мере.
При дворе короля Франциска I[5] возможностей для этого было более чем достаточно, хотя красавица Диана де Пуатье, избранная молодым человеком объектом почитания, оставалась тогда столь же добродетельной, сколь и претенциозной.
После смерти своего супруга она сосредоточила всю энергию на том, чтобы возвести на его могиле в кафедральном соборе Руана помпезный памятник, и казалось бесспорным, что она собирается посвятить всю оставшуюся жизнь памяти покойного.
Минуло несколько отмеченных легкомыслием молодости лет, прежде чем жизнерадостный граф промотал свое состояние. За это время он прошел сквозь огонь, воду и медные трубы и сделал заключение, что мадам де Брезе охотится за иной дичью, более крупной, ценной, чем граф Шартьер.
Правда, она была очень довольна его ухаживаниями и охотно видела его у своих ног, однако на прицеле у нее был герцог Орлеанский, которого судьба в конечном итоге подняла на королевский трон под именем Генриха II Французского. Потребовалась фигура никак не меньшая, чем король, чтобы поколебать добродетель черно-белой дамы, которая со дня смерти месье де Брезе никаких иных цветов не носила.
Ив де Сен-Тессе лечил нанесенную ему рану цинизмом. К тому же ему не приходилось тратить много сил, чтобы найти сердца, более отзывчивые к его мужскому шарму, чем то, которое билось в груди честолюбивой великой сенешальки. И если он, несмотря ни на что, остался поклонником этой дамы и пользовался репутацией одного из самых верных ее приверженцев, то вовсе не потому, что Диана при всем ее тщеславии и других пороках имела обыкновение проявлять заботу о старых друзьях, хотя при дворе ходили за его спиной именно такие слухи.
Наиболее характерной чертой этого дворянина была — наряду с саркастичностью — гордость. Именно она заставляла его делать вид, что он с самого начала искал лишь дружбы, а не любви этой столь склонной к интригам властолюбивой красавицы. Граф обладал хладнокровием и охотничьим инстинктом хищного зверя, подсказывавшим ему, что если ожидать достаточно долго, то еще можно стать свидетелем крушения могущества этой дамы. И он проявлял терпение.
Теперь, услышав ее вопрос, он с любопытством всматривался в толпу придворных, ища ту личность, которая столь неожиданно привела в беспокойство мадам де Брезе. Поскольку он стоял наискосок от нее, на возвышении, где располагались украшенные золотом кресла для почетных гостей, ему был хорошо виден бальный зал, торжественно украшенный богатыми декорациями.
Когда его взгляд остановился на группе дам из свиты королевы, ему сразу стало ясно, кого имеет в виду Диана. Хотя эта девушка стояла в стайке празднично одетых женщин, не выделяясь ни ростом, ни какими-либо особыми движениями, сомнений быть не могло!
Дама в фиолетовом платье! Девушка, которая однажды уже привлекла его внимание. Какая-то таинственная магическая сила заставляла его глаза поворачиваться к ней, как только они оказывались недалеко друг от друга. Было в этом какое-то откровение, словно он уже много лет только и ожидал, что некто, подобный ей, наконец войдет в его жизнь.
Диана, облаченная в украшенный великолепной вышивкой зеленый шелк, с сияющими жемчугами в волосах, схваченных тонкой сеткой, была подобна лесной нимфе, случайно оказавшейся среди простых смертных, этакой чистой драгоценностью, светящейся изнутри и благодаря этому притягивающей к себе все взоры. Что же касается графа Шартьера, то редко приказ его покровительницы в такой мере совпадал с его собственными желаниями.
— Разузнайте, кто это такая! — прошипела Диана де Пуатье. — Наша итальянка подбирает себе свиту, руководствуясь одной только злобой против всего света, вечно стремясь упрятать собственную мерзкую уродливость под изящной личиной своего почетного караула!
