– Зажги свет, пожалуйста, муж мой, – попросила она голосом таким же сладким, как персик в конце лета.
Послышалось чирканье спички, и лампа снова вспыхнула. Ву поднял ее.
– Что случилось? Твоя шея опять кровоточит? Aйя, если ты умрешь, я... Что ты делаешь?
Эрлан резко соскочила с кровати и встала на четвереньки, чтобы заглянуть под нее. Она увидела множество комков пыли, размером с цветок хризантемы, но не нашла там тыкву, которая должна лежать под изголовьем.
– Под кроватью нет тыквы, – сказала Эрлан.
Сэм Ву тяжело вздохнул.
– Это Америка. Здесь не нужны тыквы.
– Но что тогда отгонит призраков и не даст им задушить меня во сне?
– Ха! И это я слышу от девчонки, которая пыталась снять себе голову с плеч. – Он похлопал по постели рядом с собой и, как ни странно, улыбнулся. – Ложись и спи, глупенькая. В Америке нет призраков.
Темнота снова окутала комнату. Бревенчатые стены дрожали и скрипели от ветра. Шея Эрлан пульсировала, а все тело болело – проклятый извозчик дилижанса стремился наехать на каждый камень и попасть в каждую колею на долгой дороге. Даже лежа без движения, Эрлан по-прежнему чувствовала непрекращающуюся тряску кареты, словно та вошла в ее кровь. Китаянка сделала глубокий вдох и провела ладонями по грудям и бокам, пока пальцы не замерли внизу живота.
Два года назад, когда женился Молодой Дядя, Эрлан помогала укладывать невесту в брачную постель. И до сих пор помнила свадебную кровать с красными шелковыми занавесями на балдахине, лепестками роз и детскими башмачками всех цветов радуги, разбросанными по красному атласному покрывалу. Но самым ярким воспоминанием был маленький квадратик белого шелка, лежащий на эбеновом подносе и ожидающий доказательства девственности невесты.
Эрлан не оставила бы своей крови на белом шелке. Ее уже имели трое мужчин, так в чем разница, если прибавится еще один? Но тем не менее, она была, была... Китаянка прижала кулак ко рту. Она бы не вынесла, если бы еще какой-то мужчина сделал с ней то же, что и другие.
Самой ужасной судьбой для мужчины было умереть, не имея сыновей. А раз она не ляжет с лавочником Ву сегодня, то завтра утром он уж точно пожалуется хозяину. Ее приволокут назад к мужчине тонга, и тот поместит ее в лачуги шлюх или снова продаст, на этот раз целой шахте. И тогда уже многие мужчины будут делать с ней то же, что и те, прежние. Собаки будут пировать. «Ты сама желаешь выйти замуж за Сэма Ву?» – спросил ее великан. Что было бы, если бы она ответила «нет»? Забрал бы ее к себе этот фон-квейский гигант? Если так, то и он, наверняка, ожидал бы, что она ляжет с ним, ибо такова сущность мужчин. Эрлан попыталась представить, как соединяется с ним, но не смогла. Чужеземный дьявол казался жестоким, хотя и обладал прекрасными серыми глазами, теплыми и нежными, как дождевая вода. Со своим уродливым волосатым лицом он выглядел слишком громоздким, сложенным словно водяной буйвол – крестьянская скотина, годившаяся только для того, чтобы тянуть плуг и крутить водяные колеса. Он раздавил бы ее, задушил и разорвал своим огромным мужским отростком.
Мысли Эрлан сменили направление и вернулись к воспоминаниям: пронзающая ее твердость, тяжелый вес, все сильнее давящий и давящий на тело, слепая темнота и холод глубоко внутри... так холодно, так холодно. Эрлан ненавидела это насилие, которое мужчины навязывают женщинам. Жены, наложницы, шлюхи из лачуг – китаянка задалась вопросом, как женщины научились терпеть это и как продолжали это выносить, не моля о смерти.
Горячие слезы просочились из уголков глаз и скатились прямо в уши. Эрлан сильнее прижала кулак ко рту.
Он вернулся домой тем утром, когда зацвела юкка.
Клементина увидела его из кухонного окна. Мужчину, свободно скачущего на большом сером мерине, стоя на стременах. Когда путник остановился у покосившегося, извивающегося как змея забора, ее взгляд устремился к его лицу, такому же, как и в первый раз, когда она увидела его: те же жесткие резкие черты и черная ковбойская шляпа, скрывающая глаза.
И вот Зак уже на земле и идет прямо к невестке, а Клементина – к нему, не бежит, но семенит быстрым шагом и улыбается, широко улыбается и счастливо смеется, действительно от души смеется. Если бы она не любила этого мужчину так сильно, то бросилась бы в его объятия.
– Привет, Бостон, – произнес Рафферти, остановившись первым.
Клементина ничего не ответила, только продолжала улыбаться.
Так они и стояли с опущенными по бокам руками, пристально вглядываясь друг в друга сквозь разделяющее их пространство. Пространство, шириной с тень Гаса Маккуина.
Клементина отвернулась от Зака, ища якорь спасения в чем-то знакомом и привычном. Тополя и лиственницы, колода для рубки дров с отметинами от топора, валки свежескошенной травы, загибающиеся подобно гигантским желтым запятым к лачуге охотника на буйволов. Поднявшийся ветер принес с собой тягучий сладкий аромат сена, взъерошил волосы Клементины и захлопал её юбками, прибивая их к ногам. Одну руку женщина подняла к голове, чтобы не дать разлететься волосам, а другой поддержала беременный живот.
Моисей просунул голову между людьми и боднул Клементину в грудь.
– Эй, приятель, – сказал Рафферти и попытался улыбнуться, но его губы остались плотно сжатыми. – Так с леди не здороваются.
Не имея возможности прикоснуться к Заку, Клементина погладила бархатистую серую шею лошади.
– Почему бы тебе не почистить коня и не зайти потом на кухню? Я сварю кофе... – Слова оборвались, застряв в горле, когда она посмотрела в лицо Заку. – О, как хорошо, что ты вернулся домой, – выдохнула Клементина, на сей раз позволив сердечной тоске отразиться в глазах. – Пожалуйста, больше не оставляй нас. – «Больше не оставляй меня».
– Я останусь. – Ветер ухватился за прядь волос Клементины и отбросил к ее рту. Зак убрал локон, слегка коснувшись пальцами губ. Клементина закрыла глаза, упиваясь его прикосновением: украденным, опрометчивым, опасным.
Пальцы Рафферти направились вниз по ее челюсти к бьющейся жилке у горла.
– Я останусь, – повторил он, – пока смогу это выносить.
* * * * *
Клементина бросила полено в огонь, разметав угли, и услышала скрежет шпор по крыльцу. Сердце остановилось и снова пошло, заухав в груди. Она с грохотом уронила крышку на плиту и подняла глаза. Ее лицо покраснело от жара огня, а в глазах рябило от солнечного света, льющегося в открытую дверь. Держа шляпу в руке и засунув большой палец за оружейный ремень, Зак прислонился к косяку. Встреча с ним после разлуки всегда удивляла и слегка пугала ее. Рафферти по-прежнему казался диким и необузданным, и не имело значения, насколько окультурили эту местность и сколько целины у нее забрали.
