Она смотрит на меня непонимающим взглядом, голубым, как само лето.
— И весь ствол в черных пятнах, — продолжает она. — Давно это там?
Меня снова пронзают боль и потрясение от гибели Кирилла.
— Это я положила цветы.
Бланш ждет дальнейших объяснений.
— Зачем? — спрашивает она, когда я ничего не добавляю.
— Случилось кое-что печальное. Вчера, когда ты была в церкви. Там застрелили одного из пленных рабочих.
— Что? Но это же ужасно. Почему ты раньше мне не сказала?
— Я подумала, чем меньше ты будешь знать, тем лучше.
Светлый взгляд Бланш становится испытующим. Она ощущает печаль и трагедию, стоящую за моими словами.
— Мам, это как-то связано с призраком, которого видела Милли, да? С призраком, о котором она рассказывала прошлым летом?
— Бланш, я не хочу рассказывать тебе больше, чем надо. Поверь мне. Так будет безопаснее.
— Значит, да, — говорит она. — Хорошо, мам, не волнуйся. Но я и сама начала задумываться, не был ли призрак Милли одним из людей, которые живут в тех жутких лагерях.
— Бланш, это должно остаться между нами. Я серьезно.
Она слегка заговорщицки улыбается:
— Я забуду все, что ты говорила. Не скажу никому ни слова.
Она отворачивается от меня, расстегивает свой кардиган и бросает его на стул. Она слишком непринужденная и беспечная.
— Бланш, это важно.
— Все в порядке, мам. Я поняла.
Я все еще беспокоюсь, что объяснила недостаточно ясно, что она не понимает, насколько осторожными и скрытными мы должны быть. Может быть, если я расскажу о том, что случилось с Джонни, она осознает.
— Есть еще кое-что, о чем тебе надо знать. Джонни арестован.
Бланш резко оборачивается ко мне.
— Джонни? — хрипит она. Ее лицо сморщилось. Меня испугала такая реакция: я не думала, что эта новость так сильно ее расстроит. Как неосмотрительно. Жаль, что я не нашла способа сообщить ей помягче.
Я обнимаю ее, чувствуя ее смятение. Все внутри нее закручивается, как волчок.
— Он в тюрьме в Сент-Питер-Порте, — говорю я. — Говорят, все будет хорошо. Скорее всего, его просто отправят в тюрьму во Франции.
— Это из-за его глупых-преглупых планов?
— В его комнате нашли дробовик Брайана.
— Джонни такой дурак. — В голосе Бланш пылает гнев. — Как можно быть таким глупым? Почему он не понимает, что нужен людям?
Я удивлена.
— Бланш… Я не знала, что вы встречаетесь…
— Ну, не встречаемся. Не совсем… Только иногда.
— Что значит «только иногда»?
— Мам, я ему нравлюсь. Ты же знаешь… По-настоящему нравлюсь.
Кажется, она поражена.
— Милая, я не знала.
— Почему они позволили им найти дробовик? Почему он не понял?
Позже я слышу, как она плачет в своей комнате. А плачет она нечасто. Стучу в дверь и захожу. Бланш распростерлась на кровати, как будто бросилась с высоты вниз. Ее лицо искажено плачем, в кулаке зажат скомканный носовой платок. Я сажусь рядом с ней и накрываю ладонью ее руку.
— Бланш, с ним все будет хорошо. Я правда так думаю. Такое случалось с другими жителями Гернси. Они вернулись домой невредимыми… И ты же знаешь, какой Джонни жизнерадостный, его ничто не сломит…
Она садится. Я обнимаю дочь, и секунду она цепляется за меня. Ее лицо мокро от слез, ресницы слиплись. Потом она отстраняется и вытирает лицо платком.
— Извини, я слишком эмоциональна, — говорит она.
— Милая, не нужно извиняться за то, что ты расстроена.
Бланш сморкается.
— Вот досада. Я наверняка вся красная.
Убираю прядь волос, упавшую на ее лицо. Она влажная от слез, как будто ее облили водой.
— Понимаешь, мам, — говорит Бланш. — Просто бывает, что человек уходит. И ты понимаешь, как сильно будешь по нему скучать. И даже не знаешь, как жить дальше, когда его нет рядом…
Она смотрит на меня широко раскрытыми, встревоженными глазами.
— Что такое, мама? Не надо. Пожалуйста, — просит она высоким голосом. — Ты моя мама. Ты не должна плакать. Я ненавижу, когда ты плачешь.
Дни становятся короче. Земля налилась спелостью и наполнилась плодами, потяжелели от ягод растущие на обочинах кусты шиповника, ежевики и бузины. Прилетели из Сибири казарки и рассеялись по прибрежным полям. Ночью можно услышать их необычные скрипучие крики.
В моем саду созрели яблоки. Дало плоды фиговое дерево на веранде, и на шелковице появились ягоды, такого роскошного насыщенного красного цвета, что кажутся почти черными. Шелковичные ягоды легко раздавить, поэтому мы едим их прямо с дерева, отчего у Милли на губах постоянно пятна яркого, похожего на вино сока. Весь остров наполнен спелостью, ощущением завершенности.
Лето клонится к осени. Иногда я вижу Гюнтера: из окна спальни замечаю, как он идет по дорожке между клумбами Ле Винерс, или во время кормления кур вижу, как он беседует с Максом или Гансом в саду.
Пару раз я прохожу мимо него по дороге. Сердце колотится в груди. Я не знаю, что произойдет. Но все оказывается легко. Слишком легко. Он вежливо кивает, а потом отводит глаза, как будто мы почти незнакомцы, люди, которые знают друг друга только в лицо, которым случилось жить в соседних домах.
Как будто мы никогда и не любили друг друга. Однажды в сумерках я вижу его в окне. Гюнтер сидит за столом и пишет письмо при свете свечи, потому что теперь по вечерам у нас нет электричества. Рукава высоко закатаны. Он глубоко задумался.
О чем он думает? Я чувствую, что-то в нем изменилось, он будто не совсем здесь. Наверное, мысленно он удалился в Баварию, к спокойствию горного пейзажа, который так любит. Там он рисовал бы и провел бы весь день в тишине. Там он смог бы написать именно ту картину, какую хотел, и мазки ложились бы плавно, словно вода, постепенно рождая картину из-под кисти.
* * *
Эвелин беспокоит меня больше, чем когда-либо. Теперь большую часть дня она спит или находится между сном и явью. Иногда я думаю: что же она видит в своих снах? Может быть, прошлое кажется ей более живым и реальным, чем настоящее, или она видит, что дом заполнен людьми и сценами из прошлого. Временами ночной сон не идет к ней, и я обнаруживаю, что она бродит по дому или саду в ночной рубашке, беру ее за руку и отвожу обратно в кровать.
В один из дней, когда я убираюсь в гостиной, Эвелин неожиданно поднимает на меня глаза. Ее лицо задумчиво и тревожно, будто она видит меня насквозь.
— Что ж, Вивьен, дорогая, — говорит она, словно ей только что пришло в голову. Как будто она продолжает какой-то наш разговор. — Так ты говоришь, что Юджин ушел на войну?
