но ведь ему было так плохо после обеда! Порядочная мать осталась бы и сидела возле кроватки сына!
— Ты преувеличиваешь, Лисбет. Когда мы уходили, мальчик был бодр и весел. И радовался, что можно поиграть с Агатой. Ему повезло, что она такая терпеливая и добрая девочка.
— Говори прямо: ты считаешь моего сына тираном!
— Антонэн часто капризничает, милая. Ты его всячески балуешь, он этим пользуется. А стоит ему заболеть, и ты забываешь про все на свете.
Не в силах унять раздражение, Элизабет уже не первый раз испытала соблазн развернуться и побежать вниз по ступенькам. Она знала, почему Анри настоял, чтобы они пошли к нему, и ее это чуть ли не пугало.
— У него никогда не было отца, — сказала она. — И я люблю его за двоих. Ты ведешь себя так же с Агатой и Луизоном.
Старое здание с тонкими перегородками буквально гудело от разнообразных шумов. Воскресенье, вечер… Обитатели дома возвращались с прогулки, готовили еду, а кто-то и ссорился. Пахло раскаленным растительным маслом, где-то рядом смеялись, плакал ребенок.
— Раз уж мы дошли до упреков, скажи, зачем было покупать такое дорогое кольцо? — потребовала Элизабет. — Я просила не тратить деньги. Кстати, где ты их взял?
— Обсудим это позже. Соседям слышать необязательно, — отвечал ее жених.
Анри взял ее ручку, осыпал поцелуями. Потом повел Элизабет наверх, благо их этаж был следующий. Ему хотелось поскорее оказаться в привычной обстановке, забыть роскошь квартиры в Дакота-билдинг, все это столовое серебро, белые розы в вазах, бальное платье Элизабет, музыку, снисходительность Вулвортов.
Наконец они оказались за запертой дверью. Кухня с окном, выходящим на запад, тонула в розовато-золотом свете заката.
— Так что с кольцом? — спросила молодая женщина, в то время как любовник уже начал ее раздевать.
— Я занял у кузена, буду отдавать из зарплаты. Лисбет, не будем портить этот чудесный момент! Я так тебя люблю!
Он попытался ее поцеловать, но Элизабет вывернулась с неожиданным проворством. Анри уже успел снять с нее светлый хлопковый жакет и занялся пуговичками на блузе. Ему не терпелось поцеловать ее груди, ощутить под пальцами нежную кожу.
— Не торопи меня, Анри, прошу! Не надо грубости!
То был крик несогласия, крик души. Он обиженно отстранился. Она повернулась к нему спиной, вся дрожа.
«Я не смогу, — думала Элизабет. — Только не сегодня! Не после встречи с Жюстеном!»
— Да что с тобой сегодня такое, Лисбет? — встревожился Анри. — Грубость? Ты сама говорила, что я деликатен.
— Есть кое-что, чего ты не знаешь. У меня не хватило смелости рассказать. Но теперь другое дело, ведь мы помолвлены. Ты должен знать. Когда я жила во Франции, шесть лет назад, родной дед меня изнасиловал. Я тогда чуть не умерла. С тех пор я не терплю, когда от меня требуют некоторые вещи, когда меня принуждают.
Анри в ужасе смотрел на нее. Он отошел, тяжело опустился на стул. Элизабет же вздохнула с облегчением. Это была увертка, не более, однако сегодня домогательств не будет. По крайней мере, сегодня…
Нью-Йорк, понедельник, 15 мая 1905 года
Элизабет с Антонэном подошли к центральному арочному входу в Дакота-билдинг со стороны внутреннего дворика. Молодая женщина остановилась, чтобы поправить уложенные жгутом, отливающие шелком темные волосы, спадающие на ее левое плечо. Антонэн посмотрел на нее снизу вверх, вид у него был задумчивый.
— Мам, мы идем? — спросил он.
— Секунду, мой зайчик. Только поправлю прическу!
Было почти девять. Жюстен наверняка уже ждет возле ближайшего входа в Сентрал-парк… Элизабет быстро перебрала в памяти события вчерашнего праздника, в числе которых не было ни любовной игры, ни ужина в ресторане на Бродвее.
Анри так проникся ее рассказом, что был с ней ласков и очень сопереживал. Это не помешало ему засыпать ее вопросами о прошлом, которое теперь ему хотелось знать в мельчайших деталях.
Домой она вернулась утомленной, с большими сомнениями насчет продолжительности своей помолвки. К счастью, после беспокойной ночи она снова увидится с Жюстеном!
— Я познакомлю тебя с очень хорошим другом, Антонэн, — сказала молодая женщина сыну. — Его зовут Жюстен, и он мой дядя, как и Жан.
— Жан — не очень хороший, — буркнул мальчик.
Элизабет не стала комментировать мнение ребенка, но подумала, что, пожалуй, зря взяла его с собой. Но выбора у нее не было.
«Мне нельзя оставаться наедине с Жюстеном! Только не с ним! — думала она, здороваясь с швейцаром. — Ма приглашает его к нам на обед, и в этот раз он просто не сможет отказаться».
Погода была по-весеннему хороша. Элизабет предвкушала красоту огромного парка, где она рассчитывала гулять под руку с Жюстеном до самого полудня.
По случаю она надела шелковую бежевую блузку с вышивкой в славянском стиле красными и зелеными нитками и длинную юбку прямого покроя, из небеленого льна. В общем, ансамбль получился элегантный и строгий.
— Это тот господин? — спросил Антонэн, указывая на мужчину, который махал рукой, словно желая привлечь их внимание.
— Нет, у моего дяди волосы не седые, милый. Жюстен еще очень молодой, и он блондин.
Глухой страх овладел Элизабет, потому что среди толпившихся возле парковых ворот мужчин никто не походил на Жюстена. Она перешла через авеню, держа Антонэна за руку.
— Пожалуйста, будь послушным мальчиком, — попросила она.
— Мам, а на карусель пойдем?
— Конечно, мой хороший.
В конце концов она увидела Жюстена в его светлом костюме. На нем была белая рубашка, галстук и панама — этот модный головной убор, который мужчины носили летом. Должно быть, он даже в толпе почувствовал ее взгляд, потому что резко повернулся и ослепительно ей улыбнулся.
Они шли навстречу друг другу, как если бы были одни в этом мире, в ярком свете утреннего солнца. Жюстен расцеловал ее в обе щеки, наклонился к Антонэну.
— Здравствуйте, маленький мсье! — сказал он доброжелательно. — Очень приятно познакомиться!
Антонэн был польщен: еще бы, его назвали «мсье», пусть и маленьким! Он улыбнулся новому знакомому, а тот спросил:
— Что у тебя с рукой?
— Неудачно упал, — отвечала молодая мать. — Простой перелом. Гипс уже скоро снимут.
Они втроем вошли в парк, высокие кованые ворота которого открывались ежедневно с рассветом.
— Наша с Вулвортами история началась тут, в Сентрал-парке, — сказала Элизабет. — Мне было шесть, и я проспала ночь на скамейке.
— Помнишь, на которой? — поинтересовался Жюстен.
— Нет, не помню. Я была страшно напугана, растеряна. Только что на моих глазах отца забили до смерти, я не знала, куда идти и что делать.
— Бог мой, и тебе было
