Прелестным грациозным жестом она протянула ему руку.
— Вы очень любезны, шевалье, вы мне бесконечно нравитесь.
Он преклонил колено и поцеловал руку королевы.
— Да, а в каком состоянии находятся ваши дела с семейным замком? Вы же мне об этом больше ничего не рассказывали.
— Это было совершенно бесполезно. Дела находятся в прежнем состоянии. Но пусть королеву это не беспокоит. Я надеюсь когда-нибудь собрать нужную сумму, которую просит сегодняшний его обладатель.
— Из жалованья королевского гвардейца! Оно, конечно, самое высокое во всей армии, но все же…
— А также с помощью одного из моих друзей, барона де База, находящегося сейчас в Испании.
Он занят денежными делами, а я в них ничего не понимаю. Могу я просить королеву о разрешении удалиться?
Он стал нервничать, не перенося саму идею говорить о деньгах именно в этот момент. Было слишком рано после такого важного разговора, и Мария-Антуанетта это заметила.
— Ну, идите, — сказала она ласково. — Как королева, я вам обязана, а как женщина — я вам друг!
Затем она громко позвала:
— Госпожа Кампан, идите сюда.
Горничная появилась в то же мгновение.
Удивленный Жиль подумал, что она, вероятно, стояла у самой двери на тот случай, если этот невыносимый военный осмелится, еще раз мучить ее хозяйку. Она склонилась в низком реверансе.
— Ваше Величество?
— Посмотрите хорошенько на этого молодого человека, но посмотрите на него с симпатией.
Его зовут шевалье де Турнемин, и отныне он имеет право входить ко мне во всякое время и при любых обстоятельствах. Вы сообщите его имя привратникам. И затем, вот отрицательный приказ. Когда госпожа де Ла Мотт появится, сегодня или завтра, вы не будете ее приводить ко мне, ничего при этом ей не объясняя. Проследите, чтобы ей никогда не было разрешено пересекать мои владения. Вы меня поняли?
Лицо госпожи Кампан озарилось улыбкой:
— Все понятно! И с какой радостью это будет исполнено!
Ее радостное лицо многое говорило о той «симпатии», которую она испытывала к соблазнительной графине. Она была так довольна, что проводила Жиля до выхода из замка, может, извиняясь за прохладный прием. Она даже подождала, пока он сядет в седло. Затем весело крикнула ему:
— Если будете приносить нам всегда такие радостные новости, то приезжайте чаще, шевалье!
Мы всегда будем вас рады видеть.
— Буду изо всех моих сил стараться.
Уверенный, что хотя на какое-то время оградил королеву от махинаций брата короля, он поехал с радостью в сердце.
Часть третья. БУРЯ НАД ВЕРСАЛЕМ. 1784 — 1785
Написанное на розовой бумаге, кокетливо сложенное письмо было прелестным. От него веяло чем-то невинным и юным. Однако его содержание предоставляло пищу для размышлений.
«Если вы, желаете получить новости об одной юной особе с рыжими волосами, то попросите вашего друга господина — Лекулъте де ла Норей проводить вас на один из карточных вечеров, которые проходят в некоем, доме под номером десять на улице Нев-Сен-Жиль в квартале Маре…»
Письмо не было подписано, разве что внизу был изображен клевер с большими листьями, как символ удачи. А элегантный почерк был совершенно незнаком тому, кому это письмо было адресовано.
— Кто же мог мне его отправить? — спрашивал себя Жиль, спускаясь к мадемуазель Маржон, чтобы спросить у нее, кто же его принес.
Он показал его Винклериду, который, подняв ноги на решетку камина, курил с полузакрытыми глазами, с видом удовлетворенного кота, свою громадную трубку, признак удовольствия от только что съеденного обеда.
— Посмотри! Что скажешь? А я пойду к хозяйке.
У нее Жиль не узнал ничего интересного. Обыкновенный нарочный, каких сотни, принес письмо, ничего не сказав. Большего он ничего не узнал.
Когда он вернулся, Ульрих-Август полностью открыл глаза. Он вертел письмо.
— Ну что? — спросил он.
— Абсолютно ничего. Какой-то нарочный. А ты что думаешь?
— Думаю, что письмо писала женщина. Цвет, почерк… Но что за женщина?
— В этом-то и весь вопрос. В доме десять на улице Нев-Сен-Жиль живет госпожа де Ла Мотт.
Десять дней назад я там был, дом был пуст, заперт. Когда я спросил соседей, то они мне сообщили, что супруги де Ла Мотт уехали в Бар-сюр06 повидать родственников.
Более четырех месяцев прошло со времени разговора Турнемина с королевой в Трианоне. Безнадежных четыре месяца, во время которых Жиль тысячи раз чувствовал себя потерявшим рассудок от монотонности и молчания. Без ободряющей дружбы Винклерида он наверняка бы уехал в Соединенные Штаты, но швейцарец, рассматривавший терпение как основную добродетель, как мог, успокаивал вспышки бешенства своего друга. Так Жюдит, тысячекратно описанная ему Жилем, стала ему такой знакомой, что, встреть он ее на улице, он бы узнал ее без малейшего колебания. Он знал также и о ее трудном характере, и все его философские поучения, которые он периодически изливал на своего друга, заканчивались обычно лапидарной фразой такого примерно вида:
— Женщины с характером становятся очаровательными супругами, но есть моменты, которые самым серьезным образом отравляют ваше существование. Я совсем не спешу жениться на своей Урсуле. Наверняка придет время, когда ты пожалеешь о своей холостяцкой жизни.
— Дорого я дал бы за то, чтобы однажды поверить в это, — вздохнул Жиль. Оба друга, с трубками в зубах, погружались каждый в тишину, наполненную мечтаниями и грезами.
Мысли бретонца редко бывали веселыми. Он все время видел над собой нахмуренное небо.
Жюдит исчезла, не оставив никаких следов, как будто какая-то гигантская рука стерла ее с лица земли. А что касается госпожи де Бальби, то эта вынужденная авантюра с ней давила на него, поскольку он никогда не испытывал к ней никакого чувства, даже похожего на любовь, а желание, лишенное крыльев страсти, быстро проходит.
Она была слишком умна, чтобы этого не замечать, и большинство их встреч мало-помалу стало заканчиваться неприятными сценами с ее стороны. Видя, что шевалье ищет способов и хочет порвать с ней, она ни за что не желала дать ему свободу.
— Я знаю, что ты меня не любишь, но мне это безразлично. Я хочу обладать тобой до тех пор, пока я этого хочу. Берегись! Если тебе придет в голову мысль бросить меня до того, как я решу это сама, то берегись! И не только ради себя, а и ради всех тех, кто тебе особенно дорог.
Именно из-за Жюдит, о которой он ничего не знал, а она наверняка что-то знала, именно чтобы Жюдит не пострадала от мести этой женщины, он оставался с ней.
В Париже ситуация была не лучше. Те, кто честно служил королевству, видели, что популярность королевы падала с ужасающей быстротой, а она нисколько этого не сознавала.
