– Я тоже родила ему сына, – поспешно заговорила Кёсем, чтобы не дать Карталу вставить слово. – Одно семя мы с тобой выносили, Чайка. Женой перед Аллахом и людьми никогда твоему мужу не звалась, но сама знаешь почему… И знаешь, в каком мире мы все живем, Морская Чайка, ведь ты взрослая птица, не птенец неоперившийся… каким была в те годы, когда мы с твоим будущим мужем пронзили друг другу сердца и ничего не могли с этим сделать!
Кольнуло сердце: сына упомянуть – запретный прием. Ведь знала же она, что Жаворонок для Чайки все равно что приемный сын, любимый племянник, равный среди равных, потому что в этом доме – в обоих этих домах! – к детям относятся действительно иначе, чем в султанском дворце.
Марты опять резко шевельнулась, но тут Картал одновременно схватил их за плечи, сурово удерживая («Эй, девочки, а ну-ка бросьте!..»), а получилось, что и обнимая. Из этих объятий, поистине железных, им бы действительно не вырваться, но женщины, с двух сторон прижатые к его груди, застонали вовсе не от боли. Извиваясь в кольце мужских рук, они теряли себя, исчезали, они горели в благостном огне, они текли, как вода, и плыли в этой же воде, тонули в ней, омываемые волнами неописуемого наслаждения. Мужской ум такого в полной мере постичь не может, поэтому Картал тут же разжал хватку в испуге, что действительно причинил им сильную боль, может быть, даже чуть ли не покалечил ненароком. И вот тут они прильнули к нему, обе: изнемогая, изнывая, ни о чем не думая и ничего не стыдясь. Он только прошептал изумленно: «Девочки…» – а потом уж ему тоже не до слов сделалось.
Две райские гурии, две пантеры, серебротелая и бронзовотелая. Смелы до бесстыдства, неутомимы их ласки, их руки, их уста. Нет, не сражаются они, как соперницы, а состязаются, то вместе штурмуя мужское тело, то раскрываясь, принимая его, отдаваясь ему, без остатка растворяясь в сладкой буре…
Потом они лежали обессилевшие, не понимая, что с ними было только что. Понемногу возвращались в свои тела и свое сознание. Над ними кружился потолок, под ними кружилось ложе – такое же, как в опочивальне наследника престола, и сделанное столь же добротно: иное сегодня не устояло бы, развалилось.
Когда все трое окончательно обрели себя, то разом задумались, не их ли стоны погрузили в обморочное молчание огромный дом, не из-за них ли затихли дети во дворе, которых, кажется, и вовсе ничем не угомонишь.
Но не было в этой мысли смущения.
А потом надо было вставать, ибо фелука должна отчалить задолго до темноты, чтобы завтра около середины дня прибыть на место. Такое уж это место, такой день. Такая встреча. Опоздать на нее никак нельзя.
В театре теней о Карагёзе и Хадживате – сверхъестественные существа, а также та часть спектакля, в которой они задействованы. Как правило, эта часть представляет собой батальную сцену: каджи – неистовые воители, использующие самое невероятное, по человеческим меркам, оружие и манеру боя.
– Парус! – звонко выкрикнул Атмаджа, забыв, что до этого изо всех сил старался говорить басом.
– Парус! – почти в то же мгновение эхом подхватил Сунгур с верхушки соседней мачты. – «Суаршин»!
Он тоже ранее следил за тем, чтобы говорить не менее басисто, чем двоюродный брат, и тоже мгновенно позабыл об этом.
Хочешь насмешить Аллаха – расскажи ему о своих планах. Правда, когда Аллах смеется, человеку иной раз ох как невесело.
Ждали посланца от Яхьи – или от того, кто называл себя Яхьей. Не то чтобы Кёсем собиралась ему что-то предложить: ну чего может захотеть от валиде-султан человек, называющий себя султаном? Только одного ему и надо: умрите все, уступите мне место. А поскольку вернуть себе престол он мог, только опершись на клинки иноземных сабель, то в «умрите все» включалось еще и разорение Высокой Порты, а возможно, даже ее гибель. Тот, который звался Яхьей, уже пообещал своим сподвижникам, что вместо Оттоманского султаната восстановит Румское царство – недаром же он по материнской линии ведет род от византийских басилевсов! – вернет Истанбулу имя Константинополиса, переменит в нем веру…
Такие обещания, понятно, никто выполнять не спешит. Но кровь, золото, рабы, окраинные земли – все это будет роздано щедрой рукой. Даже если и поневоле щедрой.
Нет, ничего Кёсем не собиралась предлагать Яхье через этого посланца. Но ведь, с другой стороны, и ехал посланец не к ней, и даже представить он себе не мог, что тут окажется валиде-султан. О встрече договаривались Крылатые, а им-то Яхья, подлинный или подложный, нашел бы что предложить. Например, их собственную жизнь. А вот каких услуг он от них хотел взамен, это султанше будет очень интересно послушать. Кроме того, Яхья Яхьей, а посланец посланцем. У него и свои интересы могут быть, допустим, касающиеся его собственной жизни. А вот как он захочет подстраховаться, что предложит клану Крылатых, чтобы его, если не повезет, постарались бы выкупить из плена, такое султанше узнать тем более интересно.
В посланцы первого попавшегося не выбирают, это будет человек, так или иначе к Яхье приближенный. Очень важно знать, как он оценивает шансы, надменен он и неуступчив или склонен к осторожности.
Конечно, может он и притворяться. Ну так и юные гедиклис пытались хитрить с Кёсем. А по умению притворяться, скрывать свои мысли и намерения самый хитроумный из мужчин, может быть, и превосходит этих девчонок, но, прямо скажем, ненамного.
В море дорог нет, однако Доган (сейчас у кормила фелуки стоял он) с первыми лучами солнца уверенно привел ее… куда-то: Кёсем показалось, что они легли в дрейф прямо посреди вод, пустых и неоглядных, необозримых. Лишь когда по-настоящему рассвело, она увидела далекий – очень далекий! – контур берега и вершину приметной горы.
Здесь, на ничейной территории, и предстояло ждать посланника. Не сейчас, а через многие часы: братья Крылатые пришли с большим запасом то ли просто по случайности (их фелука, двухмачтовая, с каким-то особым парусным вооружением, звалась «Джерид», она и вправду была стремительна, как боевой дротик), то ли это было частью плана. Им виднее.
Кёсем до такой степени полагалась на это «им виднее», что об опасности совершенно не думала, словно ее по Истанбулу в паланкине несут. Вместо опасности она сейчас ощущала странную неловкость. Потому что на «Джериде» с ними была Марты. Она не должна была тут оказаться. Вот Башар, кстати, должна: существовала вероятность, что посланник – он, конечно, на судне не один будет, – что-то как бы мимоходом пробросит своим спутникам на языке, неизвестном Крылатым или самой Кёсем, а языков, неизвестных Башар, наверно, вообще не существует. Потому Башар здесь была, в мужской одежде неотличимая от молодого моряка. Таких моряков на «Джериде» сейчас подобралось немало, имелось кому у парусов стоять, а кому и у пушек. Картал с гордостью сообщил Кёсем, что пушек у них восемь; Кёсем, разумеется, восхищенно закатила глаза, не зная, сколько пушек обычно вмещает легкая быстроходная ладья, зато точно зная, как надо обращаться со взрослыми мальчишками.
