— Да, я знаю, кем они были, — спокойно произнес Мартин, расчесывая спутавшиеся за время болезни черные волосы Джоанны. — Эйрик порой вспоминал об этом, но что с того? Мои родители давно умерли.
— И все же мне было радостно узнать, что мой возлюбленный из достойной семьи. В твоих жилах течет благородная кровь! Твоего отца звали Хокон Гаутсон. И, зная имя своего родителя, ты смело можешь называть себя Мартин сын Хокона. Это звучит!
— Для тебя это важно? — спросил Мартин.
Джоанна почувствовала легкий упрек в его словах. Подумав, она пояснила, что уже давно всей душой любит Мартина таким, каков он есть, — с его странным прошлым, непростой судьбой, былыми ошибками и промахами. Но почему же он никогда не говорил ей, что он сын достойного рода? Как можно этим не гордиться?
Мартин пожал плечами.
— О человеке судят по тому, чего он смог добиться в жизни, а не по его крови. Только его заслуги, дела и поведение указывают, чего он стоит.
Джоанна согласилась с этим, но добавила, что, если в человеке течет достойная кровь, он скорее проявит себя, у него для этого больше врожденных способностей. Она напомнила, что в Англии занималась разведением лошадей и не раз убеждалась, что благородные скакуны лучше и способнее обычных беспородных лошадок, быстрее их, сильнее, красивее. Так же и среди людей, уверяла она. Поэтому ей радостно, что она родила ребенка от человека благородных кровей.
Так могла рассуждать только знатная дама, для которой важно сближение с равным себе. В любом случае Джоанна была еще слишком слаба, чтобы Мартин вступал с ней в споры. Но позже, когда после вспышки радости Джоанна уснула, он долго сидел рядом, размышляя о своих родителях. Оба они были с далекого севера, из Скандинавии, и хотя Мартин в своих скитаниях объездил немало земель, ему никогда не приходило в голову побывать на их родине, казавшейся ему столь же далекой и забытой, как их давно отлетевшие души. И все же именно они дали ему жизнь — благородные люди с севера, Хокон Гаутсон и Элина Белая Лебедь. Его отца сочли достойным служить в гвардии императора Византии, а его мать… Если она носила такое прозвище, то наверняка была красавицей. Мартин думал о них, ощущая в душе странное тепло. Ему было хорошо от мысли, что он их сын. «Надо будет помолиться за упокой их души», — подумал он неожиданно.
На другой день Джоанну осматривали лекари. К облегчению Мартина, все они — и госпитальер, и хаким, и врачеватель от восточной церкви — заверили, что молодая женщина набирается сил, рана ее заживает и скоро она поправится.
— Прежде всего вам надо благодарить еврея Иосифа за своевременно оказанную помощь, — подытожил хаким. — Уж не знаю, где его обучали лекарской науке, но он действовал разумно и со знанием дела. Думаю, при таком ранении он поступил не хуже, чем сам мудрый Маймонид, — закончил с улыбкой мусульманский врач.
«Мою возлюбленную спас человек, чья сестра, по сути, погибла из-за меня, — ошеломленно подумал Мартин. — Человек, отец которого все еще надеется уничтожить меня. Но я никогда не стану мстить Ашеру. Ибо он родитель Иосифа, моего друга… лучшего друга, какого только можно себе пожелать».
Мартин не стал тревожить Джоанну сообщением, что в Иерусалиме могут быть люди его бывшего нанимателя Ашера бен Соломона. К тому же, побродив вчера по городу, он убедился, что если они есть, то вряд ли в таком скоплении людей смогут напасть на его след, распознав в одном из голубоглазых мавали того, кому все еще хочет мстить их наниматель.
— В Иерусалиме сейчас немало народу, — рассказывал Мартин Джоанне. — Много беженцев из окрестных поселений, много рабов, согнанных на ремонт укреплений, еще тут собрались призванные султаном воины, готовые защищать город от крестоносцев. Видела бы ты, как они подготовились к обороне! На плоских крышах домов уложили слой земли, чтобы во время осады выращивать злаки и овощи; там, где были скопления нищих лачуг в переходах, расчистили дорогу для проезда отрядов, а на террасах установили орудия для метания камней, огромные катапульты и баллисты. И все же немало жителей уехало из города. Страх перед крестоносцами так велик, что эмиры не послушали ни самого султана, ни его советников и покинули службу, а некоторые даже стали поговаривать о возможном перемирии с королем Ричардом. Саладин их не слушает, и вот недавно был ограблен огромный караван, что вызвало еще большую панику. Однако же, когда все впали в отчаяние, стало известно, что Ричард отступил. Сарацины сперва даже не смели поверить в такую удачу. А муллы и суфии султана немедленно провозгласили, что это всемогущий Аллах оградил правоверных от шайтана Мелека Рика.
— Все это уже не играет никакой роли, — тихо произнесла Джоанна. — Ричард ушел и более не сможет позволить себе совершить новый поход на Святой Град.
Она поведала Мартину о том, что узнала еще от аль-Адиля в Монреале: пока Ричард сражался за Гроб Господень в Святой земле, в его собственном королевстве созрел заговор. И если Ричард второй раз отступил от стен Святого Града, то, похоже, на этом его поход и закончился. Теперь долг английского короля — позаботиться о своих собственных владениях в Европе.
Мартин внимательно поглядел на Джоанну. Она знала то, о чем мало кому было известно, — о причинах, влияющих на решения владык целых государств. И Мартин в очередной раз подумал о том, какая огромная разница между ним и его возлюбленной: она — из круга высшей знати, а он — из тех, кто просто должен охранять и оберегать ее.
Джоанна выздоравливала, стала подниматься, понемногу ходить. Мартин поддерживал ее, а когда она отдыхала, отправлялся помогать служителям в Бифезде: ухаживал за ослабевшими, разносил воду, раздавал похлебку. Он не отказывался ни от какой работы, поэтому к нему стали тут приветливо относиться, он общался как с лекарями-госпитальерами, так и с христианами восточного толка, которым было позволено оставаться в Иерусалиме, — армянами, греками, коптами. Их длиннобородые священники в темных одеяниях сновали среди больных и при этом вполне миролюбиво держались с госпитальерами, ибо их объединяла одна забота — уход за теми, кто пришел в священную Бифезду молить об исцелении. Помогали им и лекари-мусульмане. Причем последние даже не выражали недовольства, когда в Бифезде появлялись те рабы-христиане, которые не смогли освободиться при захвате города султаном. Надеялись ли они, что воинство Креста еще вернется к Иерусалиму? Мартин видел их удрученные лица и понимал, что последняя надежда оставила рабов-католиков после второго ухода крестоносцев.
Однажды, когда Мартин мыл полы в переходах, мимо него прошла закутанная в переливающееся покрывало женщина, обдав его густым ароматом сладких благовоний. Мартин и ранее замечал тут эту женщину, она была из тех, кто попал в гарем, но порой посещала подземную часовню крестоносцев, а значит, оставалась христианкой. Он невольно задержал на ней взгляд, заметив, что незнакомка из гарема остановилась у ниши, в которой спала Джоанна. Потом она прошла мимо Мартина, продолжавшего драить ступеньки.
