Она могла бы спросить Рене.
При одной мысли она вздрогнула. Для этого ей пришлось бы признаться, что ода рылась в его вещах. Она не осмеливалась даже представить, что бы он сказал или сделал, если бы узнал об этом.
Оставался только один выход — найти способ взглянуть на содержимое лакированного сундучка, где лежала переписка, над которой он так прилежно трудился, переписка, которая могла быть связана с его деятельностью в колонии. Она была готова биться об заклад на все, что имела или будет иметь, что ответ находится там. Затруднение было в том, что сундучок заперт, а ключ Рене постоянно держал при себе.
Она должна достать этот ключ.
Естественно, она не могла покинуть дом и Рене, пока не получит этот ключ и ответы, которые искала.
Рене вернулся затемно. К тому времени Сирен успела не только сходить на лодку и принести оттуда иголку с ниткой, чтобы зашить распоротый шов на камзоле, но и обдумать предстоящие действия. Нужный ей ключ Рене носил в кармане. Так как она не обладала навыками карманника и не умела незаметно вытаскивать ценности, нужно было вынудить его раздеться. Для этого, считала она, было три возможности.
Во-первых, перед сном, во-вторых, когда он мылся, и в-третьих, для того, чтобы заняться любовью. Когда он принимал ванну или готовился лечь спать, он всегда убирал свою одежду сам, не оставляя ей предлога, прикоснуться к ней и тем более — обыскать. Оставалось только одно.
Маловероятно, что она сможет осмотреть одежду, даже если и заставит его снять камзол и брюки; в таких ситуациях она обычно сама теряла голову. Она что-нибудь придумает. Она должна что-нибудь придумать.
Обед прошел спокойно. Рене, казалось, был поглощен какими-то посторонними мыслями, хотя время от времени его взгляд останавливался на Сирен, скользя по синяку на ее щеке, пока она не начала ощущать его, словно клеймо. От сознания того, что ей предстояло, у Сирен так свело желудок, что она не могла есть и сидела, окуная ложку в суп, иногда поднося ее ко рту, или перекладывала еду с одного края тарелки на другой.
Затем они перешли к камину в гостиной, принеся с собой кларет и поднос с пряностями и орехами. Сирен это напомнило о дневном происшествии, которое почти выпало у нее из памяти из-за того, что она сосредоточилась на предстоявшем деле. Она рассказала Рене о визите Туше и его предложении, чтобы нарушить молчание, хотя ей было любопытно услышать, что он скажет на это.
— Почему же ты все еще здесь? — спросил он и сделал глоток вина.
В ней шевельнулось раздражение, скрытое бесстрастностью.
— Точно не знаю, не уверена. Такая большая честь, когда на тебя навешивают ярлык с ценой; меня безмерно восхищает, что маркиза думает, будто меня можно купить!
— Понятно. Тебя заставило остаться упрямство.
В этом, возможно, была доля истины, хотя он не мог знать о других причинах, которые побуждали ее уехать. Она сказала ровным голосом:
— Что же еще? За исключением, конечно, пустяка — угрозы.
Он откинул голову на спинку кресла и наблюдал за ней, вертя в руках бокал с вином.
— И это единственная причина?
Идти на конфликт с ним значило только усложнять достижение цели. Кроме того, от его тихого голоса что-то отозвалось у нее в сердце, как будто ему стало тесно в груди. Она принужденно улыбнулась.
— Конечно, нет. Мне еще нравится, как готовит Марта, и как ты выбираешь вина, и кое-что еще.
— А именно?
Дай подумать, -сказала она, хмурясь. — Твой выбор камзолов, не говоря уже о бриллиантах. Форма твоей ноги в брюках. Твоя искусность в развлечениях, которую я помню.
Он поставил бокал рядом на столик и внезапно спросил: — Неужели ты действительно думаешь, будто это все, что мне было нужно от тебя?
— Разве это не подразумевалось соглашением?
— К черту соглашение.
— Пожалуйста. Ты хочешь изменить его?
Она не знала, откуда взялось это предложение и зачем она сделала его. У нее не было никакого будущего с Рене; она понимала это, даже если не понимал он.
— Я хочу… — начал он и замолчал. Через минуту он вздохнул. — Пожалуй, нет.
Она не могла просто сидеть как истукан и дожидаться, пока у него появится любовное влечение, и это создаст нужную ей ситуацию. Сирен допила вино и отставила свой бокал, потом встала, подошла к креслу Рене и опустилась на колени возле его ног, раскинув юбки. Она положила руки на его ноги выше колен и провела ладонями по шерстяной ткани брюк, чувствуя, как напрягаются мускулы под ее пальцами.
Она посмотрела на него снизу вверх золотисто-карими потемневшими глазами.
— Скажи мне, чего ты хочешь.
Рене протянул руку и кончиками пальцев обвел темный синяк на ее щеке. Глубоко в душе у него шевельнулось некое шестое чувство, которое он развил в себе за последние несколько лет. Она что-то замышляла, что-то хотела от него. Он спрашивал себя, что именно. Это было неважно; он бы предпочел, чтобы она добилась своего, чем нарушать эту минуту вопросами.
— Я хотел бы, — сказал он нарочито медленно, — чтобы мы могли начать все сначала. Я хотел бы встретить тебя во Франции четыре года назад, когда мы оба были невинными — или, в моем случае, более или менее невинными. Так как это не удастся, я бы хотел увезти тебя далеко отсюда, туда, где нет никого, кроме нас двоих, и никакого прошлого.
В его голосе звучала такая боль, что она пробудила в ней трепетное предчувствие. Его слова отозвались в ней и запали в душу, как будто вместе с ними она впитала такую же жажду начать заново, встретиться где-то на нейтральной земле просто как мужчина и женщина, без связей и разных родственных уз, без сомнений.
— Хорошо, — сказала она. — Я буду чем и кем угодно, по твоему выбору. Молочницей? Дочерью купца? Продавщицей сластей и засахаренных фиалок? Как бы тебе хотелось?
Его гладкие губы тронула улыбка.
— Если бы ты была купеческой дочерью, ты бы не была там, где находишься сейчас, и не делала бы то, что ты делаешь.
Она не была уверена, что он замечал, как ее руки потихоньку скользят вверх по его ногам.
— У тебя еще остался выбор.
— Продавщица сластей, боюсь, давно бы уже потеряла невинность где-нибудь на задворках.
Она посмотрела на него ясным взором.
— Тогда остается молочница?
Он потянулся к ней, как раз когда она достигла цели, и усадил к себе на колени, на плоть, затвердевшую от ее прикосновений.
— В конце концов, мысль о невинности начала надоедать. Я думаю, что приму тебя такой, как ты есть, Сирен, моя сирена, и там, где мы сейчас.
Игра с ее именем понравилась ей, даже когда она поняла, что ее вторая попытка соблазнить его, как и первая, удастся, и она откинула голову и засмеялась со странной торжествующей радостью; к которой примешивались слезы. Он наклонился и уткнулся лицом в мягкие полукружья ее грудей, выступавших из платья, крепко держа ее, словно не собирался отпускать никогда.
