— И вам не стыдно обоим?
Гилберт так внезапно вскочил, что Молли чуть не свалилась на пол. Она в одно мгновение овладела собой, поспешно привела в порядок юбки и начала торопливо застегивать предательские пуговицы лифа.
— Доброе утро, миссис Эшбертон. Что-то вы нынче рано спустились вниз, — сказал Гилберт.
— Чересчур рано для вас, а?
Сама миссис Эшбертон выглядела не слишком достойно: волосы растрепались, глаза налились кровью, ночная рубашка на огромной груди обвисла.
— Что вам угодно? — Гилберт уже опять обрел свою профессиональную самоуверенность, чтобы позволить себе отвечать чуточку нетерпеливо этому выжившему из ума старому существу с вылезающими из орбит глазами. Чего ради ей понадобилось войти так неожиданно? — Разве Эмми не принесла вам завтрак?
— О да. Обо мне не забыли. Этого я сказать не могу, вы всегда хорошо заботились обо мне. Обращались со мной как со своей родной матерью, Гилберт Мэссинхэм, болван вы этакий!
— Болван?! — Глаза Гилберта угрожающе сверкнули.
— Я могла бы обозвать вас и похуже. Бесчувственный. Неотесанный. Имейте любовниц, если вам это необходимо, а я думаю, вам действительно это необходимо. Но не под одной же крышей с вашей собственной женой.
Молли шевельнулась. Дрожащий палец миссис Эшбертон был устремлен в ее сторону.
— Отправляйтесь назад в кухню, где вам и надлежит быть. Если у мистера Мэссинхэма осталась хоть капля здравого смысла, он пошлет за вами позднее и велит убираться из дома.
Молли позволила себе бросить тревожный взгляд на Гилберта. Ему удалось подать ей успокаивающий знак, едва заметно кивнув головой. Он весь покраснел и с трудом держал себя в руках, зная, что, если выйдет из себя, старой даме придется худо, несмотря на всю ее воинственность.
Однако Гилберт все еще сдерживался, пока Молли уходила. Чуть замешкавшись в дверях, женщина успела услышать, как он со спокойной рассудительностью сказал:
— Послушайте-ка, миссис Эшбертон, что это за дикие речи про любовниц единственно на том основании, что вы застигли меня целующим мою экономку? Я всегда считал вас житейски искушенной женщиной. Но даже если вас так же легко шокировать, как какую-нибудь старую деву, какое вы имеете право диктовать мне, что я должен делать в собственном доме?
— Простите, не в вашем, а в моем доме, — поправила миссис Эшбертон.
— Вашем?!
— Вряд ли без моей помощи он мог бы все еще оставаться вашим. Разве не так? А если я прекращу эту помощь, если я потребую, чтобы вы вернули мне всю сумму, которую я вам ссудила и которая составляет ныне девять тысяч фунтов, где вы тогда будете, великолепный дамский угодник?
— Вы не можете рассчитывать, что я отнесусь к этой угрозе всерьез.
— Я к пустым угрозам не прибегаю, мой мальчик. Вероятно, как и вы не просто делаете вид, что спите с кем-то другим. Это не был случайно украденный поцелуй. У вас связь с миссис Джарвис, и я считаю это пределом бестактности. Я люблю Юджинию. Ее мать возложила на меня ответственность за нее, когда мы вместе покидали Англию. Она до сих пор почти так же наивна, как в тот день, когда появилась на свет, дай ей Бог здоровья, и я не допущу, чтобы над этой наивностью надругались.
— Ну и что из этого следует? — со зловещим спокойствием спросил Гилберт.
— Из этого следует: я советую вам найти любовницу по крайней мере не ближе Парраматты. Еще лучше в Сиднее. И еще я советую вам отправить миссис Джарвис вместе с ее ребенком вон из дома.
— Не думаете же вы, что я это сделаю?
— Как раз этого я и жду.
— А если я откажусь?
— Что ж, очень жаль, Гилберт. Тогда мне придется совершить утомительное путешествие в Сидней, чтобы повидаться с моим поверенным. Я потребую изменения завещания и наложения ареста на Ярраби в обеспечение долга — кажется, эта отвратительная процедура так называется?
— Вы сошли с ума, — грубо заявил Гилберт. — Как вы смеете подобным образом диктовать мне свои условия?
— Юджиния могла бы забрать детей и вернуться в Англию, — рассуждала вслух миссис Эшбертон. — Ей, бедняжке, всегда так этого хотелось. Вы до такой степени поглощены собственными делами, что, вероятно, даже не знаете об этом.
— Замолчите вы, старая ведьма! — взорвался Гилберт. Но тут же сказал уже более спокойно: — Полно вам, миссис Эшбертон, у вас в голове помутилось, мы же друзья и не можем вот так восставать друг против друга.
— Не можем? — хрипло пробормотала старуха. — Не можем? Я вам скажу, что, когда я увидела эту женщину в ваших объятиях в таком непотребном виде, у меня все прямо почернело внутри.
— А знаете, миссис Эшбертон, я думаю, вы просто ревнуете!
Зашелестели юбки: миссис Эшбертон подошла к двери. Молли надо было как можно скорее ускользнуть прочь.
Она не слышала дальнейших слов, но до нее донеслась фраза, сказанная старухой приглушенным злобным голосом:
— Я еще не страдаю старческим слабоумием. Каждое мое слово сказано абсолютно всерьез. Вы можете принять окончательное решение самое позднее к завтрашнему дню. В вашем распоряжении двадцать четыре часа, мой мальчик.
Молли застала Рози плачущей в кухне.
— А ты что разнюнилась? — грозно спросила она, вымещая свое отчаяние на ребенке.
Рози кинулась к матери:
— Мамочка, нам не придется отсюда убраться? Скажи! Что будет делать Кит, когда вернется и увидит, что меня здесь нет?
— О чем ты говоришь?
— Да я и сама толком не знаю. Я слышала, как миссис Эшбертон заявила, что кому-то придется отсюда убраться. Она не про нас говорила, мама? Мама, скажи, она нас имела в виду? Нас?
— Бога ради, потише, детка. Почему ты всегда начинаешь так волноваться? Надо держать себя в руках. Леди не позволяют себе устраивать подобные сцены.
— Так это правда? Это правда? — спрашивала Рози, колотя Молли худенькими кулачками.
— Конечно, это неправда. Неужели ты думаешь, что мистер Мэссинхэм стал бы слушать подобные речи?
Рози отодвинулась от нее, слезы перестали течь по щекам, и лицо ее стало вдруг каким-то застывшим.
— А почему он не стал бы слушать? — спросила девочка.
— Потому что он хороший человек. А теперь марш в классную комнату! Не заставляй мисс Хиггинс ждать. Ты надела чистый передник? Волосы как следует причесала? Если ты хочешь стать настоящей леди…
Рози внезапно топнула ногой. Лицо ее стало пунцовым.
— Я не хочу стать леди!
— Что за ерунда, конечно, хочешь! — Молли продолжала говорить спокойно.
Рози была странным, скрытным ребенком; помалкивала себе, пока вдруг не разражалась такой вот яростной вспышкой. Но для подавления подобных вспышек имелось одно безотказное средство. К нему вполне сознательно и прибегла сейчас Молли.
