— Я прошу вас…
— Мистер Реджис, — вмешался судья, неторопливо подняв руку, — я позволяю лорду Монкриффу доказать свою правоту.
Артур почувствовал, как безнадежность захватывает его целиком. Он тяжело вздохнул и закрыл глаза.
— Благодарю вас, милорд судья. — Монкрифф небрежно поправил манжету своего фрака и продолжил: — Когда Фрейзер Маккиннон лежал при смерти, он призвал меня к себе, что я, естественно, и сделал. Тогда-то я впервые и услышал от него рассказ о непристойных отношениях между миссис Маккиннон и ее родственником.
Толпа зашипела. Но Керри лишь еще выше подняла подбородок, не желая показывать, как задела ее ложь Монкриффа.
Молодец, девочка! Так ему и надо.
А вот Томас громко фыркнул, услышав это обвинение, и что-то пробормотал себе под нос.
— Бедный Фрейзер Маккиннон объяснил мне свой план, как он предполагал избавиться от долгов и обеспечить жену после своей смерти. План этот был прост: он позволяет банку вступить во владение землей, под которую он брал заем, а мне передает остающиеся земли Маккиннонов и имущество, стоимость которых почти покрывала его долг. А в уплату той части долга, которая оставалась непогашенной, он предложил выдать свою вдову за моего сына.
Услышав о таком скандальном соглашении, толпа загудела. Судья хмуро посмотрел на Монкриффа.
— Довольно необычное соглашение, — заметил он.
— Да, необычное, ваша честь, но не необоснованное. Поскольку Маккиннон потерял всю собственность из-за долгов, ему показалось, что это единственный способ обеспечить свою молодую вдову. Я считаю это чрезвычайно уместным соглашением, поскольку мой сын был не способен найти себе супругу общепринятым способом.
Судья выслушал это с недоумением; Реджис ухватился за подвернувшуюся возможность.
— Милорд судья, я не могу понять, каким образом махинации лежащего при смерти человека имеют отношение к обвинению в преступлении. Чарлз Монкрифф был не способен вступить в брак общепринятым способом из-за своего злосчастного состояния, что в результате привело к…
— Злосчастного состояния? — переспросил судья.
— Мой сын, — вмешался Монкрифф, — был, возможно, не так… развит… как остальные мужчины в тридцатилетнем возрасте.
— Вы хотите сказать, что он задержался в своем развитии?
— Я хочу сказать, что развитие его было несколько замедленным. У матери были трудные роды.
Это замечание вызвало у стоящих в толпе женщин понимающее бормотание, и Монкрифф обернулся и грустно улыбнулся им через плечо.
— Я решил, что это хороший способ расплатиться с долгом, — добавил он голосом, исполненным притворного сочувствия.
— Способ, о котором миссис Маккиннон ничего не знала и о котором у нее даже не спросили! — громко заявил Реджис.
Судья с рассеянным видом кивнул Реджису и жестом велел Монкриффу продолжать.
— Когда Фрейзер Маккиннон скончался — упокой, Господи, его душу, — я не сразу обратился к миссис Маккиннон. Я с уважением отнесся к тому, что вдова будет какое-то время оплакивать своего мужа. К несчастью, миссис Маккиннон использовала это время, чтобы еще больше уронить честь мужа, вступив в скандальную связь с Томасом Маккинноном!
— Это ложь! — сердито возразил Реджис.
— Мистер Реджис, вам предоставят возможность сказать свое слово, — раздраженно проговорил судья и повернулся к Монкриффу. — Полагаю, вы можете доказать это отвратительное обвинение? Монкрифф кивнул.
— К несчастью, свидетели ее вызывающего поведения существуют, милорд, и я с удовольствием представлю их вам.
— Прекрасно, — кивнул Лонгкрир и посмотрел на Реджиса. — Мистер Реджис?
Реджис одернул сюртук и вышел вперед.
— Милорд судья, барон Монкрифф хочет заставить вас поверить, будто миссис Маккиннон сговорилась с родственником своего покойного мужа Томасом Маккинноном, как избежать выполнения соглашения своего мужа о выплате долга. Он хочет вас уверить, что они сговорились украсть коров, которые, как он заявляет, принадлежали ему, и убить его сына, чтобы ей не пришлось выйти за него замуж. Если барону Монкриффу удастся заставить вас поверить в это, милорд судья, тогда собственность миссис Маккиннон будет возвращена Шотландскому банку, и, несомненно, Шотландский банк воспользуется землей как можно скорее, чтобы вернуть то, что у него было взято в долг. Мне представляется, что барон Монкрифф сможет тогда заполучить весь Гленбейден за гроши.
— Милорд судья, право же…
— Монкрифф, — устало вмешался судья, — вам уже было предоставлено слово. Мистер Реджис может продолжать. — И он кивнул Реджису.
— Барон Монкрифф и так имеет несколько тысяч голов овец, ваша честь. Он расширил свои выпасы на север и на юг, и все за счет бедняков-шотландцев, которых предварительно выгнал из их домов. Стало быть, вполне можно себе представить, что барон Монкрифф, зная, что болезнь Фрейзера Маккиннона вскоре окончится смертью, намеревался завладеть всем Гленбейденом целиком, с его превосходными пастбищами для овец. Также легко себе представить, что барон Монкрифф ухватился за возможность втягивать своего друга все дальше и дальше в долги в надежде заполучить его землю и, возможно, даже заставил умирающего заключить соглашение, обдумать которое тот был уже не в состоянии.
— Я протестую! — взорвался Монкрифф.
— Это я протестую! — крикнул в ответ Реджис.
— Джентльмены! — взревел судья. — Давайте продолжать. Итак, Монкрифф, есть у вас свидетели?
— Да, ваша честь. Если суд позволит, я представлю миссис Элву Макгрегор — Тейвиш из Глазго, мать Керри Макгрегор — Маккиннон, — сказал он, драматическим жестом поведя рукой в сторону двери позади судьи.
Тут Керри резко повернулась к Монкриффу и ахнула, не веря своим глазам. Потом она заставила себя посмотреть на дверь, откуда появилась ее мать в сопровождении двух мужчин. В руке у матери был грубый деревянный крест. Волосы ее поседели, хотя Артур догадался, что когда-то они были такими же черными и блестящими, как у Керри. Она была невысокого роста, в простом сером облегающем платье. Когда ее подвели и поставили перед судьей Лонгкриром, она устремила очи горе и сжала руки, в которых держала крест.
И Артур почувствовал, как земля уходит у него из-под ног.
Она жила и дышала, как в страшном сне; ничто в разыгрываемом перед ней спектакле не казалось реальным — как будто кто-то собрал актеров, раздал им реплики и теперь они по роли обзывали ее шлюхой, воровкой и нарушительницей супружеской верности.
Она стояла в своей кабинке, гордо выпрямившись и не сводила глаз с судьи, который время от времени посматривал на нее и в его карих глазах было что-то такое, что она могла бы определить как грусть. Она была так потрясена, увидев мать спустя столько лет — Господи, как же состарила ее озлобленность! — что лишилась дара речи, погрузившись в пучину равнодушия. Злобная ложь и обвинения, которые Элва пронзительно выкрикивала как доказательства ее связи с Томасом, были для Керри не новы — она получала точно такие же проклятия в письмах почти каждый месяц. Но слышать, как их произносят вслух… Ей стало тошно. Теперь, что бы с ней ни сделали, ничто уже не в состоянии причинить ей боль большую, чем причинила родная мать.
