Наступил день, когда Катарина и Рамон вышли на улицу. Пора было покинуть чужой дом, неожиданно ставший приютом их любви.
Они были немного удивлены и отчасти напуганы, поскольку еще не осознали, что могут быть счастливы вне стен того домика, где впервые познали друг друга.
Рамон не стал надевать сутану, он отыскал в сундуках другую одежду. Теперь он считал святотатством облачаться в одеяние священнослужителя – и не только потому, что нарушил обет. Отныне его желания имели совсем другую природу, да и мысли текли в ином направлении. Он надел коричневый камзол с длинной баской, прикрывающей бедра, узкие штаны и чулки.
Рамон и Катарина шли по залитому солнцем городу, ветер нес запахи влажной земли, от непросохшей мостовой поднимался белый пар, стены домов были покрыты мокрыми пятнами, но синяя гладь моря снова переливалась в прежних пределах. Пусть улицы были завалены камнями и мусором, от которого шел сильный и едкий запах, пусть все вокруг казалось растерзанным и разрушенным, пусть им пришлось увидеть нескольких утопленников и целый ряд виселиц, все равно этот город оставался прекрасным, как и сама жизнь, полная смысла и любви.
Они шли вдоль канала, как вдруг сердце Катарины пронзило воспоминание, и она остановилась напротив двухэтажного дома из коричневого кирпича, с островерхой красной крышей и белыми наличниками, украшенного изящными полукруглыми башенками.
– Это дом моего отца! – прошептала Катарина, и тень странного предзнаменования омрачила ее душу.
Они стояли несколько минут, продолжая держаться за руки.
– Я знаю, что должен пойти к нему и попросить твоей руки, но ты понимаешь, что я не могу! – сказал Рамон и тут же с пронзительной ясностью осознал, что пришла пора всерьез подумать о будущем.
Катарина тоже кое о чем вспомнила.
– Скажи, – осторожно начала она, – у тебя есть родственники? Братья или сестры?
– Нет, я единственный сын своей матери. Отца я никогда не видел – он оставил мать еще до моего рождения. Других родственников у нас не было.
– Монкада – распространенная фамилия?
Рамон пожал плечами.
– В Амстердаме я – единственный человек с такой фамилией, – уверенно ответил он.
«А вот и нет», – подумала Катарина, но промолчала.
– Мы не можем уехать в Мадрид, к твоей матери? – спросила она после паузы.
Рамон представил выражение лица сеньоры Хинесы, встречающей его с увезенной из монастыря послушницей и украденной у отца дочерью, своего сына, облаченного в мирскую одежду и презревшего обеты, и решительно покачал головой.
– Тогда что нам делать? – произнесла Катарина с настойчивостью женщины, во что бы то ни стало желающей знать свое будущее.
Рамон пристально посмотрел на нее. В его полных страсти глазах читалось желание: «Единственное, чего я сейчас хочу, – это снять комнату в первой попавшейся гостинице, запереться там, сорвать с тебя одежду и овладеть твоим телом, потому что я не насладился, не насытился тобой и, похоже, никогда не смогу насладиться вполне».
Однако жизнь диктовала свои условия. У них не было денег, а потому разговоры об отъезде казались бессмысленными. Тем не менее Рамон потолкался по рынку и, превозмогая себя, порасспросил людей. Он испанец, здесь ему не повезло, и он хотел бы уехать… Все как один советовали ему попроситься на какой-нибудь корабль, поскольку в лесах полным-полно гёзов,[20] которые отлавливают католиков и испанцев и предают жестокому суду.
Катарина тенью следовала за Рамоном. От запаха съестного у нее кружилась голова. Чего здесь только не было! Золотистые сыры, овощи, моллюски, харинг – особым образом приготовленная сельдь, море колбас, жирные окорока и аппетитная ветчина, молоко, сметана, масло, белый хлеб…
Рамон тоже чувствовал сильный голод. Его приучили думать, что можно прожить без денег, без удовлетворения плотских желаний, почти без еды… Теперь он постигал жизнь с другой стороны. Он не мечтал о богатстве, но ему нужны были деньги – хотя бы для того, чтобы позаботиться о Катарине.
– Скажи, Кэти, тебе в самом деле все равно куда ехать?
– Пожалуй, да, – отвечала она. – Слишком долго моим единственным миром был монастырь, и теперь я не чувствую, что у меня есть какая-то родина.
– Я не вижу иного выхода, кроме как уехать далеко-далеко, где нас никто не знает, поселиться там и постараться забыть, что я был священнослужителем, – сказал Рамон и, помолчав, добавил: – Конечно, придется жестоко расплачиваться. Но я уже не могу отказаться от тебя.
Катарина смотрела на него ясными, чистыми, полными любви глазами, в которых отражалось небо.
– Если ты говоришь о Страшном суде, то когда-нибудь я тоже там окажусь и признаюсь, что виновата не меньше тебя, и попрошу разделить твою вину на двоих. А сейчас… постарайся забыть!
Он порывисто обнял ее. Его взгляд был пронизан горечью и тоской.
– Видишь ли, Кэти, вряд ли я способен до конца освободиться от этого. На моей душе вечно будет лежать тяжкий груз. Хотя сейчас я чувствую, что твоя судьба для меня дороже моей собственной, дороже спасения души и многого другого!
– Я клянусь разделить с тобой все, Рамон, все твои страдания и сомнения. Я понимаю, что ты куда меньше моего был готов к таким переменам и не мог представить, что у тебя появится женщина.
– Да, я думал, что всегда буду один.
Они выбрались с рынка и пошли по улице. Однажды им навстречу попались служители инквизиции, и Рамон содрогнулся. Не дай Бог угодить в лапы Святой службы! Нужно побыстрее уехать.
Вскоре они дошли до гавани. Слитые воедино небо и море расстилались перед ними подобно огромному голубому занавесу. Здесь не было удушливых городских испарений, пахло свежестью, солью, смолой.
Рамон выбрал самый большой корабль, мачты которого словно тонули в облаках, терялись в синеве небес. У Рамона сжалось сердце. Как хорошо было бы заснуть под монотонный, убаюкивающий шум волн и проснуться уже в другом мире, в другой жизни!
Они отыскали капитана, и Рамон прямо спросил:
– Вы не могли бы взять нас на корабль?
– А куда вам надо? – поинтересовался тот, подозрительно разглядывая совсем юную девушку, светловолосую и белокожую, и молодого человека, темноглазого и смуглого. Оба – явно в одежде с чужого плеча, без вещей и, скорее всего, без денег.
– Нам все равно, – признался Рамон.
Это был неразумный ответ, поскольку человек, не знающий своей цели, – либо бродяга, либо отчаявшийся в спасении беглец.
– Взять-то возьму, только нужно заплатить, – сказал капитан и назвал цену.
У Рамона потемнело в глазах. Где достать столько денег?!
– Отплываем завтра утром, – прибавил капитан и, давая понять, что разговор окончен, повернулся к ним спиной.
