– Нам все равно, – признался Рамон.
Это был неразумный ответ, поскольку человек, не знающий своей цели, – либо бродяга, либо отчаявшийся в спасении беглец.
– Взять-то возьму, только нужно заплатить, – сказал капитан и назвал цену.
У Рамона потемнело в глазах. Где достать столько денег?!
– Отплываем завтра утром, – прибавил капитан и, давая понять, что разговор окончен, повернулся к ним спиной.
– Это очень много? – спросила Катарина.
– Да, очень.
– Как же быть?
– Не знаю.
Взгляд Рамона застыл. Он не видел никакого выхода, кроме… Единственными ценными вещами, которые он мог продать, были тяжелый серебряный крест и цепь.
Катарина смотрела ему в лицо глубоким, пытливым женским взглядом. Она знала и верила, что Рамон ее любит, ибо только любовь могла толкнуть его на то, что он совершил. Несмотря на это, в его душе продолжалась борьба, и Катарина не могла отогнать тревогу, поневоле омрачавшую ее счастье. Об остальном она не думала. Ни о том, что сбежала из монастыря, ни об отце, ни о столь поспешном, бездумном и безоглядном решении отдаться Рамону.
Он вошел в первую попавшуюся ювелирную лавку и молча протянул хозяину цепь с крестом. Торговец взвесил крест и прищелкнул языком. Он не выразил удивления – после массовых расправ над католическими священниками такие вещи часто попадали в его руки.
Получив плату, Рамон и Катарина поспешно покинули лавку. Молодой человек пересчитал деньги и вздрогнул. Этого было мало! Между тем и капитан корабля, и ювелир обманули Рамона: первый запросил слишком высокую цену, а второй заплатил за крест куда меньше, чем следовало.
– Не хватит, – сдавленно произнес Рамон и тут же добавил: – Ничего. Во всяком случае мы сможем поужинать и снять комнату для ночлега.
Они так и сделали. Рамон не стал мелочиться и заказал обильный, если не сказать роскошный ужин: свинину в горшочках, бланманже, сыр, бобы, хлеб и марципановые пирожные. Они поели, а потом поднялись в отведенную им комнату.
Рамон тут же обнял Катарину в безумном порыве; ему чудилось, что он тонет в таинственной, темной, болезненной и сладостной глубине своих желаний. Это была уже не робкая мольба о прикосновении, а властная, настойчивая мужская страсть. Катарина вновь отдалась ему, немного испуганная тем, как грешно, бесстыдно и жарко они наслаждались друг другом. Столь долго сооружаемая плотина рухнула, и поток плотских желаний было уже не остановить.
Потом Рамон лежал и размышлял, глядя в потолок. Сеньора Хинеса оказалась права: один грех порождает другой – и так до бесконечности! Он думал о монастырской сокровищнице, ключ от которой все еще был при нем. Вряд ли мятежники (даже если они ворвались в монастырь) смогли обнаружить тайник. Аббат Опандо не выдал бы его местонахождение под самой жестокой пыткой, а больше о нем никто не знает. Никто, кроме него, Рамона Монкада. Он вернется в монастырь, улучив момент, спустится в подземелье, отодвинет одну из плит в полу, откроет сундук и возьмет немного золота, а потом незаметно исчезнет. И будет навечно придавлен своей греховной сущностью, и никогда не сможет стать подлинно свободным, никогда не изведает чудесной умиротворенности души, блаженного сердечного покоя.
Рамон взглянул на Катарину. Да, он сделает это ради нее, ради изящно изогнутых линий ее тела, ради глубины взгляда и блеска улыбки, ради всего того, что он, одинокий и несчастливый, отыскал в ее нежном, любящем, искреннем сердце. Страшно, когда любовный порыв дает начало преступлению, но тогда, чтобы не совершить второго, нужно отказаться от первого. Третьего не дано.
– Я вернусь в монастырь… – начал Рамон и не успел закончить.
Катарина вскочила; ее взгляд был полон неизмеримого, почти животного страха и боли.
– Нет! – вскричала она. – Зачем?! Прошу тебя, не надо!
– Нам нужны деньги. Я возьму их в монастыре. Больше негде.
– Не надо туда идти! – в отчаянии повторила Катарина.
Рамон промолчал.
Непроглядная ночь окутала землю мягким черным покрывалом, дыхание уснувшего города уносилось в открытое море и исчезало в ночном воздухе. Величественные силуэты спящих в гавани кораблей напоминали гигантских доисторических животных, а бесконечная линия зубчатых стен – горный хребет. Он казался вечным, этот призрачный мир, несмотря на то что каждый миг здесь рождались и умирали чьи-то чувства, желания, мысли, исчезая, уносясь в глубину беспредельных пространств, в недоступную высь, где жил тот, кому все известно, кто создавал каждого из людей подобно тому, как пишут тайную, противоречивую, простую и магическую книгу.
Уговоры не помогли – утром Рамон отправился в монастырь. Катарина следовала за ним, поникшая и растерянная. Рамон усадил ее на скамью возле какого-то дома, велел не вставать с места и ждать сколько потребуется.
Приближаясь к монастырю, он чувствовал, как у него холодеет душа. Сейчас аббат Опандо спросит: «Где вы были так долго, Рамон, и что делали?» И он ответит: «О нет, ничего! Я только убил человека, переспал с послушницей женского монастыря и продал свой крест!»
Сначала его не узнали и не хотели впускать, потом он все-таки вошел в ворота и увидел, как навстречу спешит один из деканов.
Тот смотрел на приора с нескрываемой радостью, как на нежданно явившегося избавителя, смотрел, словно не замечая, что на отце Рамоне мирская одежда и что он странно выглядит.
– Слава Господу! Молодой приор вернулся! Мы уже не надеялись, хотя аббат Опандо сказал, что вы обязательно придете и возьмете нас под защиту! Я сейчас же извещу братьев!
– Где аббат Опандо?
Декан горестно покачал головой. На его глазах появились слезы.
– Аббат убит.
У Рамона перехватило дыхание.
– Как это произошло? – тихо спросил он.
– Бунтовщики ворвались в обитель, аббат Опандо пытался нас защитить, его ранили, и через сутки он умер. Не помогли ни наши старания, ни молитвы.
– Он что-нибудь говорил?
– Он говорил, чтобы мы не скорбели, потому что он всего лишь один из многих служителей Господа. Он велел беречь пламя нашей веры и нести его высоко над головой, как факел. Он сказал, что ничто другое нас не спасет. И еще он был уверен, что вы вернетесь.
– Он назвал имя своего преемника?
Декан смотрел непонимающе.
– Конечно. Он сказал, что это наш приор. Вы, святой отец!
Рамон молчал, подавленный раскаянием и болью утраты. Его душа обливалась слезами, и ему казалось, будто внутри кровоточит смертельная рана.
– Я думаю, надо собрать капитул. Братья удручены и растеряны, многие впали в уныние. Мятежники уничтожили множество книг, надругались над священными предметами, многое испортили и сожгли. У нас есть убитые и раненые, – сказал декан.
