А теперь позволь поблагодарить тебя за Эсси и Джейн; они в восторге от своего пребывания в Гроув-Холле. Хотя, сказать по правде, я несказанно рад их возвращению. Отвык я от прелестей холостой жизни. Эсси всецело разделяет мои чувства. Неподалеку от нас сдается симпатичный домик, и она заранее предвкушает удовольствие жить по соседству с Бруком, Яном и ее дорогой Корделией. Я возражаю ей, потому что не знаю: может быть, ты и доволен своей теперешней жизнью в доме старика.
Искренне твой, Хью."
* * *
Как правило, без четверти девять Корделия вместе с мужчинами уезжала в красильни и, если они не собирались ехать домой обедать, в полдень возвращалась домой одна – то был конец ее рабочего дня. Но в этот день оба Фергюсона вернулись в Гроув-Холл вместе с ней. Корделия видела, что Брук чем-то озабочен. На его щеках играл непривычный румянец, и он был молчалив за обедом.
Пока фаэтон запрягали, чтобы снова ехать на фабрику, Брук улучил десять минут и показал ей письмо. Корделия почувствовала: необходима осторожность!
– С его стороны очень любезно сделать тебе это предложение. Заманчивый проект! Что ты собираешься делать? – если бы она любила мужа, ей незачем было бы изображать энтузиазм.
– Видишь ли, я всегда мечтал… нет, не о журналистике… но чем дальше, тем больше меня привлекает эта идея. Хью прав: у меня есть печатные работы – и статьи, и все прочее, что поможет мне завязать знакомства с нужными людьми. Ты знаешь, меня никогда не интересовало крашение тканей. Это будет настоящая жизнь!
Он бросил на жену странный взгляд: выжидающий, властный, как у отца.
– Сколько тебе дали времени на размышление? Две недели? Ты сообщишь?…
– Да, нужно сегодня же поставить его в известность. Я заранее знаю все, что он скажет.
– Брук, ты не думаешь, что лучше было бы попросить Хью, чтобы он написал подробнее? Пока все это довольно туманно. Надо бы поговорить с Хью и познакомиться с остальными. Я не собираюсь тебя отговаривать, но не лучше ли подготовиться к разговору с отцом?
Он раздраженно и не особенно решительно пожал плечами.
– Право, не знаю. Мне и так предельно ясно. Но я все-таки напишу Хью сегодня вечером.
И он умолк, заслышав на лестнице шаги мистера Фергюсона.
Таким образом, прошло четыре дня, прежде чем мистер Фергюсон впервые услышал об этом проекте. Корделия терзалась: уж не оказала ли она Бруку медвежью услугу, посоветовав повременить? А с другой стороны – если бы он был тверд в своем решении…
Брук оказался тверд.
В субботу вечером, когда все собрались в гостиной, он показал отцу первое письмо.
Первой реакцией мистера Фергюсона было:
– Двенадцатое января! Долго же шло письмо!
– Нет, папа, я получил его во вторник.
Мистер Фергюсон поднял брови и начал читать. Несколько минут все молчали; слышалось только пыхтение главы семейства. Прочитав, он сложил письмо и постучал им по костяшкам другой руки.
– Молодой Скотт всегда был энтузиастом. Надеюсь, он не разорится на этой афере.
– Не понимаю, почему он должен разориться. Здесь замешаны солидные люди. Да и Хью – себе на уме. Котсы – семья банкиров, а стартовый капитал составляет сорок тысяч фунтов.
– Что-то я не заметил, где об этом написано.
– По моей просьбе Хью прислал еще одно письмо – вот оно.
Снова воцарилась гнетущая тишина, нарушаемая лишь сопением мистера Фергюсона. Был холодный вечер; в камине пылал огонь, отбрасывая отсветы пламени на ажурную решетку.
– Признаться, я в некоторой растерянности. Он пишет так, будто ты попросил просветить тебя относительно подробностей.
– Да. Так оно и есть.
Мистер Фергюсон перечитал письмо.
– С какой целью, скажи на милость?
– Мне хотелось… Меня заинтересовало предложение, и я пожелал знать детали.
– Тебе следовало сначала посоветоваться со мной.
Тут вмешалась Корделия:
– Это я предложила разузнать… Я подумала, что не стоит зря беспокоить вас, прежде чем мы узнаем подробности, которые могли бы повлиять на решение Брука.
– Для меня никакое не беспокойство – помогать советом собственной крови и плоти. Это приятная обязанность.
Брук нервно вертел в руках первое письмо.
– Значит, так. Мое решение осталось неизменным, – в его голосе прозвучал вызов. – Он хмуро посмотрел через всю комнату на пылающий в камине огонь и куснул заусеницу.
– Скажи мне вот что, – произнес мистер Фергюсон. – Ты собираешься вложить в это дело пять тысяч фунтов, не принимая непосредственного участия?
– Нет. Я именно хочу участвовать – так, как предлагает Хью.
– А красильни?
Брук замешкался и сказал:
– Как-нибудь обойдешься без меня.
– Ты предлагаешь нам с Корделией вдвоем управлять фабриками, а ты обоснуешься в Лондоне?
– Нет. Если я перееду, то, разумеется, возьму Корделию с собой.
Мистер Фергюсон убрал второе письмо обратно в конверт. Ни один мускул не дрогнул у него на лице.
– А красильни?
– Незаменимых нет. Ты найдешь управляющего.
– Брук, ты серьезно?
– Вполне, – рассердился тот. – Почему бы и нет?
Мистер Фергюсон встал и начал ходить по комнате. Тетя Тиш отложила вязанье. У Корделии внезапно возникло такое чувство, будто все рушится. Остановить, помешать, спасти!
– Где ты собираешься взять деньги?
– …В деле есть моя доля, не говоря уже о Корделии. Вместе этого более чем достаточно.
– Позволь мне уточнить. Если я правильно понял, ты предполагаешь продать свой пай в процветающем, хотя и не слишком романтическом концерне? Этот концерн приносит высокие дивиденды – прекрасно организованный семейный бизнес, где ты сам себе хозяин и где – в случае болезни или если тебе понадобится уехать на отдых – ты можешь быть уверен, что твои работники сделают за тебя всю работу. Вместо этого ты хочешь вложить деньги в какую-то спекуляцию… Новая еженедельная газета – при огромной конкуренции со стороны старых, солидных изданий! Тебя прельщает незначительная должность младшего редактора: целый день высиживать на работе, быть не хозяином, а на побегушках у других людей… Я правильно тебя понял?
– …Да.
– Далее. Ты хочешь покинуть большой, удобный дом с дюжиной слуг и поселить Корделию с сыном в каких-то лондонских трущобах всего с одной служанкой для черной работы, парой деревьев да бетонной дорожкой вместо сада?
– …Да.
Мистер Фергюсон бесстрастно заключил:
– Ты с ума сошел.
Брук побледнел.
– Папа, я смотрю на это иначе.
– Как же? Просвети, умоляю!
Брук облизнул сухие губы.
Ужасный миг! Отбросить все то, чему поклонялся с младенчества, смотреть, как рушатся железные двери!… Он сражался не только с отцом, но и с частью себя самого, с чужими мнениями…
