Кристин Монсон - Блистательный обольститель

— Почему… так темно? Где… что случилось?

— Потому что сейчас ночь, а вы в безопасности, в Канпуре. Большая часть вашего отряда в Кабуле, — она взяла его руку.

Он взглянул на нее: в его глазах были боль и слабость, вызванная настойкой опиума, которую дал ему врач.

— Это… Анне-Лиз?

— Да.

Его пальцы дотронулись до нее.

— Ты похожа… на конец тяжкого кошмара. Я чувствую… как будто я все еще сплю, только теперь… я вижу райский сон…

Она тихо рассмеялась:

— Ваш сон вполне реален, поскольку я ангел.

— Ты не знаешь… на что это похоже. — Его лицо покрылось испариной, но он пытался продолжить: — Они резали нас на полосы…

— Теперь все прошло. Не надо больше говорить, только отдых поможет вам встать на ноги.

Казалось, он не слышит ее:

— Сколько… сколько человек вернулось?

— Я отвечу вам утром… но вернувшиеся уверяли, что выжили многие.

Несмотря на слабость, он продолжал крепко сжимать ее руку:

— Останься со мной еще. Поговори со мной об Англии… о чем-нибудь. Я должен освободить мое сознание… думать об обычной жизни.

Она улыбнулась:

— Я совсем не помню Англии. Я провела пятнадцать лет в Китае. Моей первой игрушкой были счеты.

Пот от боли и жара заливал его глаза.

— Тогда расскажи мне о Китае.

И она рассказала ему, как все свое детство проходила в стеганой пижаме, о тутовых шелкопрядах, как они кружились, об ужимках ее любимиц, кантонских мартышек. Вскоре его дыхание сделалось ровным, и он уснул.

Следующие недели были для Дерека продолжением ночных кошмаров о Киберском ущелье. Ворочаясь в постели, он все время был в горячке. Его нога причиняла ему ужасную боль, но в конце концов начала заживать, но спина была покрыта сыпью, которая превращалась в ужасные язвы.

— Найдите овечью шкуру, — приказал доктор.

— Зачем? — возразила Анне-Лиз. — Он и так весь горит.

— Я не собираюсь его накрывать. Вытрясите овчину и подложите под него. Ланолин принесет ему облегчение.

Язвы зажили, но Дерека продолжало лихорадить. Однажды, когда он горел как в огне, ужасный крик страдания вырвался из его груди. Волосы упали ему на лицо, а темные глаза раскрылись. Увидев Анне-Лиз, стоящую к нему спиной, он с трудом приподнял голову.

— Мариан? — прошептал он слабо в каком-то замешательстве. — Как ты оказалась здесь?

— Я Анне-Лиз, — сказала она мягко. — Вы не узнаете меня?

Он долго с удивлением смотрел на нее:

— Я… в Канпуре?

— Да, и в полной безопасности, — она взяла его горячую руку. — Вы были ранены, но теперь выздоравливаете. Все, что вам нужно, это покой, и разрешите нам ухаживать за вами.

Он все еще сомневался:

— Но где… где же Мариан? Она должна быть здесь.

Анне-Лиз дотронулась до его лба: Дерек еще в горячке, потому бредит. Хотя рана, которая еще недавно разрывала его спину, стала едва заметной.

— Мариан в Англии. Вы забыли? Она ждет, когда вы поправитесь настолько, чтобы написать ей.

— Напиши… за меня, — прошептал он. — С моей… любовью. Скажи, что я… забыл…

— Не беспокойтесь, — убеждала она его, чувствуя приступ острой боли от его слов. — Уверяю, Мариан ждет вас и вы снова будете вместе.

Казалось, он все еще не понимает.

— Мариан, не подчиняйся моему отцу… и уезжай… в Индию, ко мне, так долго… без тебя.

Немного сбитая с толку, Анне-Лиз пробормотала:

— Я не понимаю…

— Поцелуй меня, Мариан, — прошептал он. — Сейчас, здесь. Ты нужна мне.

Пока Анне-Лиз сообразила, что происходит, его горячечные пальцы погрузились в ее волосы и притянули к себе. Его раскаленные губы нашли ее губы. Его поцелуй был жадным, поцелуй мужчины, теряющего последнее, что он любил. Несмотря на слабость, руки Дерека крепко обхватили ее, его губы прижимались все крепче, как будто только в ней была вся его жизнь. Голова Анне-Лиз кружилась, ее разум уносился вдаль под прикосновением его губ. Волосы выбились из-под шпилек и упали ему на плечи. Когда она поняла, что уступает его сильному желанию, она вернула поцелуй с неловким, медленно растущим жаром, который разжигал его страсть.

— Позволь мне заняться любовью с тобой… последний раз, — прошептал он сипло. — Жди меня в сарае для лодок сегодня вечером.

— Что? Я не могу, — Анне-Лиз заикалась, ее лицо густо покраснело. — Как вы могли подумать, что я?..

Его лицо резко отстранилось, его наполненные страстью глаза сузились, как будто он очнулся.

— Кто… ты, черт тебя побери? — он присмотрелся. — Анне-Лиз! Черт… Прости меня. Я, должно быть… сошел с ума. — На его губах появилась изумленная улыбка. — Ан-не-Лиз. — Он произнес ее имя мягко, как будто услышал его в первый раз, произнося каждый слог, словно это был сладкий, нежный звон. — Ангел Анне-Лиз. Моя маленькая защитница.

С улыбкой на губах Дерек наконец погрузился в сон.

Когда он проснулся, казалось, что он забыл и о письме, и о жарком поцелуе, и о том, что она ответила на него. Ей было ужасно стыдно: она боялась, что он вспомнит о страстном желании, на какое-то мгновение охватившем ее. Внешне она была спокойной, как всегда, но еще много дней не могла забыть этого поцелуя. Иногда, когда она шила или отдавала приказания слугам, воспоминание о том, как Дерек прижимался к ее губам, вдруг захватывало ее всю. Ее веки опускались, а краска заливала лицо, когда она представляла его объятия, погружавшие ее в огненную страсть. В конце концов она с усилием отгоняла эти мысли: ведь он целовал с такой страстью все-таки не ее, а Мариан. Для Дерека Клавеля она была всего лишь смиренной и порядочной дочерью миссионера. Она хотела вернуться к этой роли снова.

Дерека все еще мучили сильные боли, особенно в жгучую летнюю пору. Когда накатывала боль, он кричал и рвал мокрые от пота простыни. Анне-Лиз и Сара пытались читать ему, когда он приходил в себя, но ему все было безразлично. Наконец, Анне-Лиз приказала поместить его на верхнюю веранду, где было более прохладно. Теперь их вечера проходили в разговорах при свете масляной лампы, привлекавшей мириады насекомых, которых не мог разогнать даже конюх специальной хлопушкой. Крики попугаев и обезьян, раздававшиеся в деревьях над верандой, странно сочетались с мягким голосом Анне-Лиз, читавшей Дереку Мильтена и Теккерея. Временами Дерек пытался ходить по комнате при помощи костылей, но хрупкая мебель вскоре была вся переломана.

— Проклятая бесполезная нога! — ругался он и шел в другом направлении. — Я чувствую себя как слон в посудной лавке. Когда только этот чертов осколок выйдет?

Видя, как мучается Дерек, Анне-Лиз посчитала, что нельзя больше оттягивать это. Однажды ранним вечером, когда теплый день угасал в пурпурной пыли, она попросила доктора, чтобы тот занялся осколком Дерека.