— А как поживает Фергюс? — спрашиваю я, вставая. — Прости, после перелета я ужасно себя чувствую. Лучше мне отправиться домой, а то сейчас усну.
— Конечно, бедняжка. Фергюс, закончив свою скульптуру Мастера, уехал на север. Почему, неизвестно. Казалось бы, тот, кто учился в Королевском колледже, захочет остаться в Лондоне. Думаю, он сейчас где-то недалеко от Йорка. Его подружка оттуда родом, но они только что расстались. Когда ты хочешь повидаться с Лайонелом?
— Послезавтра. Он пригласил меня приехать вечером.
— Хорошо. Тогда мы должны взяться за дело. Я уже сделала все возможное с архивом. Но что касается вещей, которые сейчас у меня, тех, что все еще в Чантри, груды бухгалтерских книг «Пресс» и записей, пристроенных в Библиотеке печатного дела в Санта-Брайд, — с этим еще много работы. Я проведу эту неделю, разбирая все это, прежде чем отправить в Калифорнию. Сделаю опись и так далее. Когда тебе нужно возвращаться?
— Через неделю. Не могу задержаться дольше. Но этого должно хватить, если Лайонел подготовил бумаги, которые мне следует подписать. И… если не считать того, что я обменяюсь новостями с тобой, Лайонелом и дядей Гаретом, не хочу медлить с… с тем, чтобы все устроить.
— Знаю, — произносит Иззи, целуя меня. — Дорогая Уна, как я рада с тобой повидаться! И ты так хорошо выглядишь — с учетом всех обстоятельств.
— Да. — Вот и все, что я могу сказать, но Иззи снова слышит то, о чем я умалчиваю.
— Бедная добрая Уна. Мне так жаль. Должно пройти время. После смерти Адама и всего остального. Особенно… Он так хорошо тебе подходил. Обычно я завидовала вам и знала: в конце концов все уладится.
Я понимаю, что она имеет в виду. Забавно, как пятнадцатилетние… ну… неудовлетворительные отношения могут вдруг так быстро исправиться. Мне приходит в голову, что с замужеством Иззи вышло как раз наоборот: хороший с виду брак в конце концов оказался не таким уж хорошим. И при всем моем горе я внезапно не чувствую к ней зависти, но не знаю, как об этом сказать. Она всегда была человеком, который все исправляет. Я же была младшей сестрой, не знавшей, как отдать долг и сделать то же самое для старшей.
— Конечно, ты так занята, — говорит Иззи. — Но ведь мы встретимся снова на этой неделе? Выберемся куда-нибудь выпить? Как ты добралась до дома?
— На метро. Но, думаю, обратно поеду на такси. Тут поблизости хватит черных такси, чтобы я поймала одно?
— Не знаю.
Похоже, черное такси — роскошь, которую Иззи не может себе позволить. Но она извлекает номер мини-такси, и после обычного томительного ожидания его прибытия я забираюсь внутрь, и машина отъезжает.
Нарушение суточного ритма ослабляет якоря твоих повседневных мыслей. Я думаю о руинах часовни при Чантри — я и видела ее только в руинах. Толстые обломки камня и низкие опоры, которые некогда были стенами, просмоленные балки и стойки, поддерживающие стену дома, некогда соединявшегося с часовней, выложенный плитками пол, на котором еще видны белые олени и флёр-де-лис,[17] хотя по ним и стелется трава. Однажды я выковыряла несколько плиток в поисках сокровища, но нашла только землю и червяков.
В моей памяти плитки такие большие, потому что я, вероятно, была совсем маленькой. Я представляла себе, что под каждой есть рубин, бриллиант или золотой дукат, и все это будет моим, потому что их нашла я… хотя я и не знала тогда, как выглядит дукат. Я выламывала одну плитку за другой мастихином, который без спросу взяла в студии, разбрасывая плитки вокруг белых оленей и флёр-де-лис и ковыряясь в обнажившейся земле. Я думала, как распределю сокровище, когда его найду. Много дукатов отдам тете Элейн, чтобы у нее на кухне была посудомоечная машина вместо медного котла в пристройке, несколько рубинов и брильянтов отдам Иззи, чтобы она ходила в самых лучших платьях, а немножко дукатов оставлю Лайонелу, ведь он так хотел иметь фотоаппарат. Ну а все остальное будет моим, и тогда, купив билет, я отплыву на большом корабле в Америку, разыщу картины отца и привезу их домой.
Дядя Гарет нашел меня, когда я пыталась не отчаиваться.
— Ох, Уна, Уна, — произнес он. — Тебе обязательно надо было это делать?
Кажется, я объяснила, что ищу сокровище, а он вытащил свой носовой платок, который всегда пахнул мастерской, и вытер с моего лица слезы и землю. Дядя сказал, что все понимает. И он в моем возрасте тоже думал, не остались ли тут сокровища, спрятанные монахами. Но у монахов не было сокровищ, ведь они приносили клятву бедности. А если им что-то и давали, то они тратили это на помощь людям или на украшение часовни. И дедушка всегда так поступал, поэтому я не должна портить часовню, выкапывая что-то из пола.
— Но мне необходимо найти сокровище! — воскликнула я, поведав, зачем оно мне нужно.
Дядя Гарет посадил меня на колено и долго молчал.
— Знаю, — наконец сказал он. — Бедняжка. Я все понимаю. Я ведь тоже по нему скучаю. Очень сильно.
— Я когда-нибудь увижу его картины?
— Уверен, что увидишь, детка. Но это великие картины, особенные — и они в безопасности в большой галерее в Сан-Франциско. Когда-нибудь мы поедем и разыщем их, ладно?
Один только запах дяди Гарета убедил меня, что он говорит правду — мы поедем туда.
— Когда-нибудь, когда ты станешь старше. Мы причалим в Нью-Йорке, покатаемся вверх и вниз в лифтах Эмпайр-стейт-билдинга.
Дядя снова обнял меня и помог приладить плитки обратно, чтобы никто не узнал, что я натворила. А потом попросил помочь ему с очень важной работой в мастерской. К тому времени, как тетя Элейн пришла меня искать, чтобы накормить ужином, я была покрыта маслом и чернилами — и славой, потому что самостоятельно собрала пресс «чандлер-и-прайс». Дядя Гарет сказал, что только немного мне помог, с самыми трудными деталями.
Даже в доме Чантри невольно думаешь, что есть нечто большее в мире под твоими ногами. Густой запах влаги, камня и земли, когда ты впервые спускаешься в подвал, — дом как будто вдыхает его. Словно темнота старше тебя и помнит больше историй. Она старше даже, чем окружающие камни, — стара, как сама земля.
На самом деле стены подвала были моложе дедушки. Я знала это, потому что он сам мне рассказывал: подвал вырыли при строительстве дома. Именно тогда он нашел в земле пивную бутылку времен Великой выставки, монету времен Американской войны за независимость, а еще много глиняных трубок с длинными тонкими черенками и осколки бело-голубого китайского фарфора времен королевы Анны — совсем как в «Портном из Глостера».[18] Ему пришлось выложить подвал камнями, чтобы земля не вспучилась, и построить над ним дом. Но может быть, если бы он продолжил копать, сказал дедушка, то нашел бы золотой крест и подсвечники, а может, и статуэтку Марии и Младенца Иисуса, в спешке зарытые монахами, чтобы спасти их от воинов короля Генриха. А еще нашел бы серебряные монеты и драгоценности, или секретные карты островов, где зарыты сокровища, и волшебных рек, или зубы гоблина, или кости монахов, живших здесь в древности, когда часовня была еще новой и все верили в Бога.
