— Не позволю, не позволю, — успокоил ее Зоннек. — Оставь девочку в покое, Рейнгард, ты же видишь, она тебя боится.
— Боится? Вы очень ошибаетесь. Посмотрите только на эту крошку, у нее такой вид, точно она готова вступить со мной в бой не на жизнь, а на смерть. Что я тебе сделал, упрямица? Я ведь только поцеловал тебя!
Глаза девочки вспыхнули прежним странным огнем, и она страстно крикнула:
— Лучше бы ты меня ударил!
Рейнгард невольно отступил на шаг назад; его брови мрачно сдвинулись. Казалось, он почувствовал себя оскорбленным.
— Это не особенно лестно для тебя, — сказал Зоннек с легкой насмешкой. — Ты немножко избалован в этом отношении, и вдруг нашлась молодая дама, предпочитающая удар твоему поцелую! Намотай это себе на ус, Рейнгард.
Молодой человек громко рассмеялся, но его смех звучал несколько деланно, и при этом он бросил на девочку, не сводившую с него глаз, раздраженный взгляд.
— Ну, уж я постараюсь как-нибудь утешиться в своей неудаче, — ответил он, пожимая плечами, и повернулся к доктору и его жене, чтобы проститься с ними.
— Что это сегодня с Эльзой? — проговорила докторша, когда они остались одни. — Девочка всегда такая ласковая. Я никогда еще не видела ее такой.
Вальтер задумчиво смотрел на малютку, которая опять играла с собачкой.
— Боюсь, что Зоннек прав, и это — отцовская кровь, — серьезно сказал он. — Но не будем бранить за это крошку Эльзу, по крайней мере, сегодня, потому что, может быть, уже сегодня вечером она будет сиротой.
Неожиданный исход скачек и на следующий день был главной темой разговоров в каирском обществе. Все говорили о Фаиде германского консула, о Рейнгарде Эрвальде, о несчастном Дарлинге, которого пришлось пристрелить, но о его хозяине почти никто не вспоминал. Мнение, высказанное врачом сразу после происшествия, что падение не будет иметь тяжелых последствий, всем пришлось очень по душе, ведь это избавляло от труда думать о потерпевшем, и о его состоянии можно было осведомиться опять не раньше чем через несколько дней. Никому и в голову не приходило спрашивать о самочувствии больного или навестить его. У Бернрида в самом деле не было друзей в Каире; у него были только знакомые, поддерживавшие с ним отношения потому, что он все-таки был немецким бароном и завоевал известность в спортивном мире.
Его баронство было несомненным. Он был младшим сыном и происходил из древнего дворянского рода, одного из лучших в южной Германии. В молодости это был, казалось, настоящий баловень счастья. Красивый, богато одаренный способностями и прекрасными качествами, нужными для успеха в обществе, он привлекал все сердца. Он служил в полку, стоявшем в университетском городе, куда Зоннек был назначен доцентом, и там-то между ними и завязалась дружба.
Лотарь Зоннек, бывший всего на несколько лет старше, считался серьезным и замкнутым человеком. И тогда уже в его голове роились планы, которые он так блестяще осуществил впоследствии. Он был выходцем из бедной семьи, во время учения проявил железную волю и прилежание и теперь с тем же рвением относился к своему делу — словом, во всех отношениях был противоположностью молодому, жизнерадостному офицеру Бернриду, обладавшему громадными средствами. Но, может быть, именно это различие и сделало их друзьями.
Профессор Гельмрейх, тогда ректор университета, занимал как в университете, так и в обществе одно из первых мест. Он был дружен с отцом Зоннека и чувствовал отеческое расположение и к молодому человеку. Лотарь часто бывал в его доме, в котором подрастала единственная дочь, и очень может быть, что профессор втайне надеялся, что молодой, высокоодаренный человек, для которого он предвидел великолепное будущее, со временем станет ему еще ближе. Впрочем, ни с той, ни с другой стороны не было заметно глубокой привязанности, и отношения между молодыми людьми оставались чисто дружескими.
Зоннек ввел своего товарища в дом Гельмрейха и этим, сам того не подозревая, принес в него несчастье. Бернрид страстно влюбился в красивую девушку, дочь профессора, и в мгновение ока завоевал ее сердце, но — пожалуй, впервые в жизни — натолкнулся на непреодолимое препятствие в лице профессора. Родные Бернрида были известны как высокомерные, гордившиеся своим дворянством люди, а будущее младшего сына полностью зависело от отца; Гельмрейх предвидел бесконечную борьбу и унижения для своей дочери и решительно заявил, что не даст согласия до тех пор, пока молодой человек не добьется полного, безусловного одобрения родителей.
Бернрид знал, что это условие невыполнимо, потому что, уже не говоря о том, что родные никогда не согласились бы на такой брак, тут были затронуты еще и другие интересы. Так как родовые имения представляли майорат[3] и переходили лишь к старшему сыну, то заранее были приняты меры к тому, чтобы обеспечить блестящее положение и младшему сыну; ему была обещана рука дальней родственницы, богатой наследницы, которая была тогда еще слишком молода, так что он мог жениться на ней лишь через несколько лет. О том, чтобы родные отказались от этого плана, не могло быть и речи.
Зоннек, разумеется, был поверенным молодых людей и сделал все, что мог, чтобы образумить товарища и убедить его выждать, по крайней мере, хоть до тех пор, пока согласится профессор. Но это был глас вопиющего в пустыне. Избалованный счастьем молодой барон привык все получать сию же минуту. Получив резкий отказ отца вместе с приказанием тотчас ехать домой, чтобы положить конец «глупой истории», он не задумываясь прибег к насильственному средству. Он стал просить товарища помочь ему увидеться с любимой девушкой, с которой был разлучен строгим запрещением ее отца. Зоннек сдался очень неохотно и то лишь потому, что Бернрид уверил его, что хочет только проститься. Но он обманул доверие друга и нарушил слово; влюбленные воспользовались свиданием для того, чтобы бежать.
Происшествие наделало много шума в городе вследствие выдающегося положения профессора, и последний был почти сломлен ударом, налетевшим неожиданно, как гром, грянувший с безоблачного неба. Он и раньше был хмурым, суровым человеком, доходившим в своих понятиях о чести до жестокости, и вдруг его единственная дочь так поступила с ним! Полученная им через некоторое время просьба о прощении вместе с известием, что молодые люди обвенчались за границей, нисколько не изменила его взгляда на дело. Он отвергал все попытки к примирению, не отвечал ни на одно из писем дочери, не ответил и на последнее, в котором его уведомляли о рождении ребенка. Дочь для него больше не существовала.
