И не в том дело, что ему было тошно во время странствий по миру. Он с интересом исколесил вдоль и поперек почти всю Европу, проплыл по Средиземному морю, побывал в Северной Африке, откуда направился в Святую Землю, и, поскольку не подошел еще срок возвращаться в Англию (а этот срок он установил себе сам), решил отправиться через Атлантику в Вест-Индию, откуда рукой подать до Соединенных Штатов Америки. Но туда он не попал: новоиспеченный американский народ как раз в это время вступил в серьезный конфликт с Великобританией. Однако, пожалуй, главной причиной того, что он повернул назад, было полученное им известие о том, что его отец, тяжело болевший все последние годы, скончался.
Зачем Саймон вообще уезжал в двадцатидвухлетнем возрасте из Англии почти на шесть лет? Разумеется, за эти годы он много повидал, многое обдумал, набрался жизненного опыта, и все же главной причиной, заставившей его покинуть Англию, была не тяга к странствиям и не любознательность. Он бежал от отца, который, на долгое время предав сына отлучению, внезапно решил приблизить его, возобновив с ним отношения.
Саймон не желал этого. Еще в детстве он дал себе клятву никогда не общаться с отцом, и это чувство крепло в нем с годами. Он быстро сложил чемоданы и отправился в добровольную ссылку — куда угодно, только чтобы не встречаться с человеком, который поступил с ним в прошлом так жестоко, а теперь собирается принять как сына, будет улыбаться лицемерной улыбкой, говорить лживые слова о родительских чувствах… Нет!
Перемены в отношении отца к нему произошли, только когда Саймон окончил Оксфорд. До этого герцог даже не желал платить за его школьное обучение, повсюду говоря и написав в письме одному из учителей, что не желает, чтобы имя и титул его рода сделались посмешищем в Итоне из-за дебила сына. Однако Саймон был не по летам упрям и настойчив: он сам велел отвезти его из Клайвдона в Итон, где постучал прямо в дверь кабинета директора, сказав, что прибыл учиться, и придумал целую легенду о том, что всякие заявления и денежный взнос отца, видимо, затерялись в дороге или в стенах школы и он не должен из-за этого страдать и пропускать целый учебный год. Не так ли?.. Он бравировал своим родовым именем, стараясь копировать манеры отца — высокомерный тон, высоко задранный подбородок, снисходительный взгляд. Словом — юный хозяин жизни. Но в каждую минуту своей отрепетированной заранее речи он смертельно боялся, что слова, вырывающиеся из его рта, начнут налезать друг на друга и вместо фразы: «Я — граф Клайвдон, сын герцога Гастингса, и приехал к вам сюда учиться…» и так далее — у него получится что-нибудь вроде: «Я г-граф Кл-Кл-Кл…», и все на этом закончится.
Однако он был принят без промедлений, и через несколько месяцев до его отца дошли сведения, что сын учится неплохо, но не мешало бы оплатить его пребывание в стенах учебного заведения. При таком положении герцог не мог, не подвергнув себя публичному осуждению в высшем свете, забрать сына из школы, а осуждения он не хотел.
Саймон часто задумывался над тем, почему отец уже в то время не посчитал нужным приблизить к себе сына, и не находил ответа. Разве что дело было в непомерных амбициях герцога, в его непроходящей обиде на то, что столь желанный и долгожданный ребенок не оказался сразу таким, каким хотел его видеть отец.
Нельзя сказать, что с речью у Саймона во время пребывания в Итоне было все в полном порядке. Но он хорошо научился владеть собой и быстро выходил из затруднительных ситуаций. Настолько быстро, что никому из однокашников не приходило в голову дразнить его заикой. Да, бывали некоторые странности — то внезапный кашель, то мычание, но к этому вскоре привыкли. Да и кто без странностей?
Даже письма герцог так ни разу и не написал сыну, и тот уже окончательно смирился с мыслью, что отца у него нет.
После Итона путь Саймона, естественно, лежал в университет Оксфорда, где он прославился своей худобой и способностями к точным наукам. Справедливости ради следует сказать: он не был ни слишком худ, ни слишком учен, но в студенческой среде его считали и тем и другим. А поскольку в силу известных причин он старался говорить мало, некоторые считали его высокомерным и тем больше прислушивались к его мнению и словам. Он не был чересчур общительным, зато имел хороших верных друзей (в их числе Энтони Бриджертон) и сам был для них таким же. Еще его считали человеком, которому можно доверять, красивым малым и, в общем, типичным британцем. Женщинам он нравился.
Саймон не задумывался о своих достоинствах и недостатках, он просто наслаждался открывшейся перед ним жизнью — общением с друзьями, с книгами, с молодыми вдовами и оперными певичками. И порой, когда все-таки вспоминал об отце в минуты разгула и очередного кутежа, ему приходила в голову приятная и злорадная мысль, что тот бы этого не одобрил
Но, как ни странно, герцог Гастингс все же следил за своим единственным сыном и наследником, о чем Саймон и не подозревал. Отец получал сообщения о его академических успехах, а также донесения от специально нанятых сыщиков лондонского полицейского суда на Боу-стрит о его образе жизни и поведении, которые, надо сказать, не вызывали у отца особых нареканий. О том, что герцог уже снял с Саймона все свои подозрения насчет дебильности, и говорить нечего. Совсем напротив: с гордостью говорил он себе и другим, что всегда был уверен — в роду Гастингсов не может быть помешанных или бездарных потомков.
Окончив Оксфорд со степенью бакалавра и отличием по математике, Саймон приехал в Лондон и снял холостяцкую квартиру, так как не имел намерения жить с отцом. И здесь люди, среди которых он вращался, принимали его немногословие и привычку к коротким фразам за высокомерие, а небольшой круг друзей — за некий вид изысканности.
В какой-то момент он прославился в лондонском свете одним лишь словечком «нет». А дело было так: законодателем мод в тот период считался некий щеголь Браммел, который обожал своими рассуждениями и вопросами о стилях одежды ставить людей в неловкое или смешное положение. И однажды, притворившись, что ему позарез нужно мнение Саймона о новом шейном платке принца Уэльского, он обратился к нему с длиннейшей фразой, начинавшейся словами «не думаете ли вы?..». На что Саймон, с трудом дождавшись окончания вопроса, коротко ответил: «Нет» — и отвернулся от говорившего.
К следующему вечеру Саймона с полным правом можно было назвать «королем общества». Тог что он не стал спорить с общепризнанным законодателем мод, вообще не вступил в диалог, а просто сказал как отрезал, сразу же возвело его в ранг чуть ли не самых ироничных и остроумных людей сезона. Его «нет» прозвучало как приговор зарвавшемуся любимчику высшего света.
