Лев в основном разделял это мнение, но счел своей обязанностью стать на сторону брата.
— Вольдемар не виноват в том, что получил плохое воспитание; мама говорит, что опекун умышленно позволил ему так одичать.
— Одним словом, это — чудовище, — решила молодая особа. — И я торжественно заявляю, что если мне еще раз предоставят такого кавалера, то я вовсе не выйду к столу!
Во время этого разговора платок Ванды упал и зацепился за ветку плюща, обвивавшего балкон. Лев заметил это и любезно наклонился, чтобы поднять его, при этом ему пришлось встать на колени; в этом положении он и передал платок двоюродной сестре. Вместо того чтобы поблагодарить его, Ванда громко рассмеялась. Молодой князь вскочил.
— Ты смеешься?
— О, не над тобой! Я представила себе, каким бы смешным был твой брат в такой позе!
— Вольдемар? Да, конечно! Но он никогда не станет на колени перед женщиной, а перед тобой тем более!
— Почему? Мне очень хотелось бы доказать тебе противное!
— Каким же образом? — со смехом спросил Лев.
— Тем, что я доведу его до этого!
— Ну, что же, испытай силу своего влияния на моем брате!
Ванда вскочила, как ребенок, которому предстоит получить новую игрушку.
— Идет! На что мы будем держать пари?
— Но только это должно быть настоящее коленопреклонение, а не простая любезность, — заявил князь.
— Конечно! Ты смеешься? Вероятно, считаешь это невозможным? Ну, увидим, кто выиграет пари. Ты увидишь Вольдемара на коленях передо мной, прежде чем мы уедем отсюда. Только одно условие: ты не должен ничего говорить ему. Если он узнает, что мы держали пари, я думаю, что вся необузданность его натуры вырвется наружу.
— Я буду молчать. — Лев увлекся выдумкой Ванды.
Прошло несколько недель. Лето подходило к концу, и в Альтенгофе жатва была в полном разгаре. Витольд, все утро пробывший в поле, вернулся домой усталым и собирался после обеда хорошенько отдохнуть. Располагаясь на отдых, он с недовольством, смешанным с изумлением, взглянул на своего воспитанника, стоявшего у окна и ожидавшего, пока ему подадут лошадь.
— Значит, ты все-таки хочешь в эту жару отправиться в С.? — спросил Витольд. — Да ты получишь солнечный удар. Только ты, кажется, больше не можешь жить без того, чтобы по крайней мере три или четыре раза в неделю не нанести визита своей мамаше.
— Не могу же я не подчиниться желанию мамы видеть меня. Теперь, когда мы живем так близко друг от друга, она имеет право требовать, чтобы я посещал ее почаще.
— Ну, она очень усердно пользуется этим правом. Хотел бы я знать, как это она сделала из тебя такого послушного сына. Я почти двадцать лет старался, но напрасно, а она обработала тебя за один день. Впрочем, она испокон веков умела властвовать.
— Ты лучше, чем кто-либо, знаешь, что я не позволю властвовать над собой, — раздраженно произнес Вольдемар. — Мать пошла мне навстречу. Я не могу и не хочу оказывать такое противодействие, как делал ты, когда я находился под твоей опекой.
— Тебе, вероятно, все время твердят, что ты уже вышел из-под нее, — прервал его приемный отец. — Ты это очень часто повторяешь в последнее время, но совершенно напрасно. К сожалению, ты всегда делал лишь то, что хотел, и притом очень часто против моей воли, так что объявление тебя совершеннолетним является чистой формальностью, конечно, для меня, а не для Баратовских; они-то уже знают, что будут делать и почему постоянно напоминают тебе об этом.
— К чему эти вечные подозрения? — вспылил Вольдемар. — Что же, я должен отказаться от всякого общения с моими родными только потому, что ты относишься к ним враждебно?
— Мне хотелось бы, чтобы тебе пришлось как-нибудь на деле испытать нежность своих милых родственников! — насмешливо проговорил Витольд. — Они, конечно, не стали бы так нянчиться с тобой, если бы ты случайно не был владельцем Вилицы. Ну, не злись; мы достаточно часто бранились из-за этого в последнее время, и я не хочу сегодня снова портить себе послеобеденный отдых. Ведь пребывание на курорте когда-нибудь закончится, и мы избавимся от всей этой милой компании.
Наступило непродолжительное молчание. Вольдемар нетерпеливо ходил взад и вперед по комнате.
— Не понимаю, что делают в конюшне; я приказал оседлать Нормана, но конюх, кажется, заснул с ним!
— Ты, по-видимому, очень торопишься ехать, — сухо ответил Витольд. — Мне кажется, что в С. тебя опоили каким-то зельем, потому что ты больше нигде не находишь себе места и не можешь дождаться, когда сядешь на лошадь.
Вольдемар ничего не ответил и, посвистывая, махал хлыстом.
— Надеюсь, княгиня снова вернется в Париж? — вдруг спросил Витольд.
— Не знаю. Еще не решено, где Лев закончит свое образование, а от этого будет зависеть местопребывание матери.
— Я хотел бы, чтобы он поступил в университет в Константинополе, а его мамаша отправилась вместе с ним в Турцию, — с досадой произнес Витольд. — Тогда, по крайней мере, мы не скоро увидели бы их. Этот молодой Баратовский, вероятно, представляет собой кладезь премудрости, потому что ты все время говоришь о его образовании.
— Он учился гораздо больше, чем я, — сердито ответил Вольдемар. — Хотя на четыре года моложе меня.
— Должно быть, мать заставляла его учиться; у него, вероятно, был только один учитель, тогда как от тебя сбежало шестеро, а седьмой выдержал с трудом.
— А почему меня не заставляли учиться? Ты желаешь мне добра, но представить себе не можешь, как я чувствую себя, когда вижу, что Лев во всем опередил меня, и постоянно слышу о необходимости для него дальнейшего образования. Но этому скоро будет конец — я тоже пойду в университет.
Витольд с испугу чуть не выронил подушку, которую как раз взбивал, чтобы лечь.
— В университет? — повторил он.
— Конечно. Доктор Фабиан уже давно говорил об этом.
— А ты все время решительно противился!
— Это было раньше, теперь я передумал. Лев на будущий год должен поступить в университет, и если он в восемнадцать лет достаточно созрел для этого, то мне и давно пора. Я вовсе не желаю всегда и во всем быть позади своего младшего брата. Завтра я поговорю об этом с доктором Фабианом, а теперь сам пойду в конюшню и посмотрю, оседлан ли наконец Норман. У меня лопнуло терпение от ожидания.
Говоря это, он взял со стола шляпу и стрелой вылетел из комнаты. Витольд остался сидеть на диване, держа в руках подушку, но о послеобеденном сне больше нечего было и думать.
— Что случилось с мальчишкой? Доктор, что с ним сделали? — гневно закричал он на доктора Фабиана, который, ничего не подозревая, входил в комнату.
