Впервые Анжелика воспротивилась ее горячим объятиям. Она только что провела «своих» людей через болота. Долгие часы за ней по пятам следовало это жалкое сборище. Теперь она уже не ребенок! С чувством, близким к негодованию, она вырвалась из рук Фантины Лозье.
— Их надо накормить, — сказала она.
Позже, словно во сне, она увидела мать, с полными слез глазами, которая гладила ее по щекам.
— Дочь моя, сколько волнений вы нам доставили!
Потом к ней подошла худая, словно свечка, Пюльшери, с красным от слез лицом, затем отец и дед…
Анжелика нашла весьма забавной эту вереницу марионеток. Она проглотила большую чашку теплого вина и, опьянев, погрузилась в блаженное оцепенение. Окружающие обсуждали перипетии трагической ночи: на их деревню напали, дома сожгли, а синдика[16] выбросили из окна недавно достроенного второго этажа, которым он так гордился. А еще эти язычники-мародеры захватили маленькую церковь, украли священные сосуды и привязали кюре с его служанкой к алтарю. Эти люди одержимы дьяволом, иначе им не пришли бы в голову подобные вещи!
Перед Анжеликой сидела старуха, которая баюкала на руках свою внучку, уже большую девочку с опухшим от слез лицом. Бабушка качала головой и без остановки повторяла со смесью отвращения и страха:
— Что они с ней вытворяли! Что они с ней вытворяли! Это ужасно!..
Рассказывали о том, как насиловали женщин, избивали мужчин, уводили коров, коз. Пономарь пытался удержать своего осла за хвост, а два бандита тянули его за уши. И конечно сильнее всех при этом кричало бедное животное!
Но очень многие успели убежать. Одни — в лес, другие — на болото, но в основном люди бежали в замок. Во дворе и в залах было достаточно места, чтобы разместить уцелевшую скотину. К несчастью, их бегство привлекло к стенам замка нескольких грабителей, и, несмотря на мушкет барона де Сансе, все могло бы кончиться плохо, если бы старому Гийому внезапно не пришла в голову великолепная идея. Повиснув на покрытых ржавчиной цепях, он сумел поднять мост. Как жестокие, но трусливые шакалы, бандиты отступили перед убогой канавой с гнилой водой.
И тут все увидели странный спектакль. Старый Гийом, стоя около галереи, выкрикивал оскорбления на своем языке и грозил кулаком вслед убегавшим оборванным фигурам. Внезапно один из разбойников остановился и закричал ему в ответ. На фоне красной от пожарищ ночи диалог на тевтонском наречии, о которое можно было сломать язык, заставил задрожать от страха всех вокруг.
Никто не знал, что именно Гийом и его земляк сказали друг другу. Но как бы то ни было, разбойники больше не возвращались к замку и с рассветом ушли из деревни. Все смотрели на Гийома как на героя, и он почивал на лаврах своих военных побед.
Этот случай убедительно доказывал, что в банду из сельских нищих и городских бедняков входили также и пришедшие с севера дезертиры.
Все они: валлонцы, итальянцы, фламандцы, жители Лотарингии и Льежа, испанцы, немцы — были солдатами армий, собранных принцами для короля. Такой калейдоскоп народов мирные жители Пуату не могли себе даже вообразить. Вскоре кое-кто стал утверждать, что среди бандитов был и поляк, один из дикарей, что недавно под предводительством кондотьера Жана де Верта[17] резали в Пикардии грудных младенцев. Его хорошо разглядели. У него было совершенно желтое лицо, меховая шапка и, без сомнения, огромная мужская сила, знакомства с которой под конец дня не удалось избежать ни одной женщине.
* * *
Сгоревшие дома восстанавливали всей деревней. Из глины, смешанной с соломой и камышом быстро смастерили довольно крепкие постройки. Не пострадавший от разбойников урожай выдался богатым, что утешало крестьян. Только две девочки, в том числе и Франсина, не смогли оправиться после изнасилования. Пролежав некоторое время в горячке, они умерли.
Ходили слухи, что маршальский суд[18] Ньора послал небольшой отряд солдат в погоню за бандой грабителей, оказавшейся разобщенной и плохо организованной.
Итак, вторжение разбойников во владения баронов де Сансе не внесло больших изменений в привычное течение жизни замка. Только старый дедушка стал еще чаще ворчать на непокорных протестантов и сокрушаться о смерти славного короля Генриха IV, в чем он видел причину всех бед.
— Эти люди олицетворяют дух разрушения. Некогда я порицал кардинала Ришельё за его жестокость, но теперь понимаю, что он был недостаточно тверд.
Анжелика и Гонтран, которые оказались единственными слушателями этой тирады, переглянулись с видом заговорщиков. Реальность ускользала от взгляда их храброго дедушки! Все внуки обожали старого барона, но редко соглашались с его устаревшими взглядами.
Мальчик, которому скоро должно было исполниться двенадцать, осмелился возразить:
— Эти разбойники, дедушка, не были гугенотами. Они католики, дезертировавшие из голодных армий, и иностранные наемники, которые, как говорят, не получили платы, а еще крестьяне, разоренные войной.
— Тогда бы они не пришли сюда. И, все же, ты не заставишь меня поверить в то, что среди них не было протестантов. В мое время армии, и правда, плохо платили солдатам, но платили регулярно. Поверь мне, у беспорядков иностранные корни, скорее всего английские или голландские. Они сплачиваются в группы и устраивают волнения лишь потому, что Нантский эдикт[19] был слишком снисходителен к гугенотам: им оставили не только право исповедовать свою религию, но и гражданские права…
— Дедушка, а что это за права, которые оставили протестантам? — неожиданно спросила Анжелика.
— Ты слишком мала, чтобы понять, девочка моя, — произнес старый барон. Затем добавил: — Гражданские права — это то, что нельзя забрать у человека, не лишив его чести.
— Значит, это не деньги, — предположила малышка.
Старый барон похвалил ее:
— Да, правильно. Анжелика, ты определенно очень умна для своего возраста.
Но Анжелика считала, что вопрос требует разъяснений.
— Тогда, если разбойники ограбят нас подчистую и разденут догола, у нас все равно останутся наши гражданские права?
— Правильно, дочь моя, — ответил ее брат.
Но в его голосе звучала ирония, и она спросила себя, не насмехается ли он над ней.
О Гонтране не знали, что и думать. Он рос замкнутым и молчаливым ребенком. Не имея возможности слушать наставника дома или ходить в коллеж, он вынужден был довольствоваться скудными знаниями, получаемыми от школьного учителя и деревенского кюре. Очень часто он уходил к себе на чердак, чтобы давить красную кошениль или растирать цветную глину и рисовать странные творения, которые он называл «картинами» или «живописью». Небрежный к своему внешнему виду, как и все дети де Сансе, он порой упрекал Анжелику за то, что она жила словно маленькая дикарка и не умела держать себя, как подобает дворянке.
