Глядя на мужа, одежда которого состояла только из свободных брюк и льняной рубашки, Кейт откинулась на подушки.
— Нам надо уезжать? Мне нравится здесь.
Гарри ухмыльнулся.
— Би хочет купить винодельню.
Кейт засмеялась.
— Она купит. Ну, винодельню, по крайней мере, нельзя доставить в Исткорт. У наших людей достаточно хлопот с пантерой.
Пока Гарри, улыбаясь уже по-другому, шел к ней по гулкому мраморному полу, молодые люди испарились из комнаты. Она этого не заметила. Она была слишком занята созерцанием света, окружающего Гарри. За время путешествия его волосы выцвели, стали почти белыми, а его кожа потемнела.
— Гарри, ты, должно быть, перегрелся, — сказала она, забрасывая руки за голову. — Мне кажется, тебе пора отдохнуть.
Нетрудно представить, что на это сказал Гарри. Его глаза потемнели. Предвкушая дальнейшее, Кейт тоже улыбалась чувственной улыбкой.
— Буду счастлив, — сказал он, склоняясь над ней. — После того как поприветствую поросеночка. Позаботься там о себе, паренек. Ты знаешь, какова твоя мамочка.
Кейт шутливо стукнула его по голове.
— Мой ребенок любит меня.
Гарри поцеловал ее.
— Я тоже. — Он стянул с себя рубашку. — Не говори мне, что тебе холодно, — сказал он.
Кейт невозмутимо наблюдала за ним. В конце концов, это ее право. Гарри принадлежал ей; он часто повторял ей это, и она верила ему. Она доверяла ему. Она хотела его.
Чувственно, как кобра, поднимающаяся при звуках флейты, Кейт встала на колени, взялась за подол платья из мягкого золотистого шелка и начала стягивать его. Она услышала, как у Гарри перехватило дыхание. Она не отрывала взгляд от его тела. Живот, грудь, руки, шея. Боже, как она любила его шею. Она могла бы целыми днями исследовать языком, как она пульсирует.
Она с удовольствием пронаблюдала игру его мышц, когда он поднял руки, чтобы сбросить рубашку, и не отвела глаз от того места, где бугрились его брюки. Ей никогда не надоедало видеть, как он хочет ее. Ей никогда не надоедало соблазнять его. С той первой ночи, когда Гарри овладел ею в темноте, шепча нежные слова, она забыла о страхах. Темнота стала очень уютной, а ее шрамы теперь стали предметом гордости. Она выстояла. Они оба выстояли. И в награду они дарили друг другу любовь и заботу.
— Нет-нет, — поддразнивала она его, — я не уверена, что ты уже достаточно остыл, Гарри. Эти брюки, должно быть, тесны тебе.
Гарри задышал чаще. Его руки лежали на поясе у застежки. Сердце Кейт набирало скорость и посылало кровь быстрее течь по жилам. Она шире расставила ноги, чтобы почувствовать, как воздух охлаждает сок, который начал собираться между ее ногами.
— Иди сюда, — горловым голосом произнес он.
Прежде, когда она еще не узнала Гарри снова, она бы рванулась прочь. Больше никто не говорил Кейт, что ей надлежит делать. Это было до того, как Гарри научил ее радости давать и получать. Соблазнять и бросать вызов. Она медленно встала и молча пошла по мраморному полу. Приблизилась к нему настолько, что ее груди уперлись в его грудь. Оказавшись в таком положении, она расстегнула его брюки и запустила руки внутрь.
Ее окатила горячая волна, она дрожала от нетерпения. Она знала, что ее руки дрожали. С улыбкой, древней, как грех, она наклонилась и положила подушку у ног Гарри. Потом, спуская с него брюки, она опускалась вместе с ними, пока не оказалась перед ним на коленях.
Она втянула в себя воздух. Было что-то первобытное в запахе возбужденного мужчины, особенно Гарри. Соль и мускус, мощь и грация. Кейт наклонилась и потерлась щекой о его пенис. Он дернулся, тяжело дыша. Она хихикнула.
— Ты же хочешь, чтобы я делала это? — спросила она.
Вот поэтому она любила делать это. Потому что Гарри никогда не ожидал этого. И был благодарен.
— Только если ты позволишь мне отплатить той же монетой.
Кейт могла бы поклясться, что внутри у нее все таяло. Она могла бы поклясться, что уже чувствует шершавый язык Гарри и чудесный атлас его губ на своей самой нежной плоти. Она наслаждалась его стонами, тем, как выгибалось его тело, как его руки погружались в ее волосы и все сильнее притягивали ее к себе.
— Ты убьешь меня, — стонал он, откидывая голову назад.
Она окинула его взглядом, мышцы и сухожилия, все великолепное тело, — его глаза были закрыты, губы сжаты. Она получала удовольствие от ощущения своей власти все время, пока стояла перед ним на коленях. Еще больше ей нравилось достигать точки, когда он больше не мог выдержать. Он внезапно отпрянул, поднял ее и бросил на кровать с такой силой, что она подскочила. Издав горловой звук, Гарри взобрался на нее, раздвинул ее колени и вошел в нее.
Кейт почувствовала себя раздавленной, избитой, захваченной врасплох. Она посмотрела вверх, увидела жестокую необходимость на лице Гарри и вступила в бой. Она отказывалась легко уступить ему. Она обхватила руками его ягодицы и потянула к себе. Она упиралась ногами в кровать и приподнималась, впечатываясь в него с той же силой, с которой он входил в нее, пока ее тело не стало скользким, голос высоким и неистовым.
— О Боже, я люблю тебя, — простонал он в ее ухо.
Кейт положила голову ему на грудь, туда, где стучало его сердце.
— Я тоже люблю тебя.
Она улыбалась, насыщенная. Он нуждался в ней. Любил ее. Хотел ее. И она, воскресшая из темноты, хотела его столь же неистово. Столь же нежно. Сгустились сумерки, она обвилась вокруг Гарри и лежала, засыпая.
Sic itur ad astra.
Таков путь к звездам.
«Земляничные листья» — титул герцога (по эмблеме в виде земляничных листьев на герцогской короне).
Прозвище принца-регента.
Имеется в виду роман Анны Радклиф «Тайны Удольфского замка».
Мудрый муж не станет мочиться против ветра (лат.).
Старый Носач — прозвище герцога Веллингтона.
Maria de los Dolores (исп.) — Дева Мария Печалей.
Никаких следов обратно (лат.).
«Нора», убежище священника — потайная комната в церкви или в замке, где укрывались католические священники во время преследования католиков.
Здание в Лондоне; по традиции там несут караульную службу гвардейцы Королевского конногвардейского полка.
