– Ах да, – Дженна покраснела от удовольствия, пробежав глазами несколько строк. – Уильям Пинкертон согласился оставить меня на работе, если я пообещаю никогда больше не действовать в одиночку без его на то позволения.
Рембрандт улыбнулся.
– Я знал, что Таттл ему телеграфировал. Я очень горжусь тобой, Дженна.
Она снова стала читать записку.
– Таттл пишет, что сочтет за честь работать со мной. Что я обладаю хладнокровием и ловкостью, необходимыми каждому детективу.
– Так и есть.
Дженна по-мужски фыркнула и смяла в кулаке письмо.
– Он не видел, как я бродила по той шахте. Если бы Бренч вас не нашел, Таттл мог до смерти истечь кровью, пока я привела бы помощь. – Она устремила взгляд в пустоту, вспоминая. – Холодным в том тоннеле оставалось только мое тело. Я тогда почти окоченела. Если бы меня не вынесло потоком наружу, я бы до сих пор рыскала в темноте, пугаясь крыс и… и еще кое-чего.
Дженна вздрогнула.
Рембрандт усмехнулся. Он стал гладить ее руку.
– Я видел, как взрослые мужчины в два раза больше тебя становились белыми как полотно, заслышав странные звуки в штреке. Так возникают истории о привидениях и злых существах, моя хорошая. У меня у самого пару раз волосы вставали дыбом, когда я был в шахте один.
Ее отец был добрым человеком. Когда она знала его только как Рембрандта, то принимала его доброту как должное. Он просто был таким, и все. Оказалось, что человек, которого ей хотелось видеть своим дедушкой, на самом деле был ее собственным отцом. Это было странно и одновременно хорошо.
Рембрандт опустил взгляд на ладонь Дженны и посерьезнел. Его пальцы загрубели от мозолей. Но голос его был мягким, а поднявшийся навстречу взгляд – наполненным болью.
– Я должен кое-что спросить. – Он глубоко вздохнул, чтобы собраться с силами. – Твоя мать была на шестом месяце беременности, когда я покинул ее. Но ты говорила, что у тебя нет ни братьев, ни сестер. Я чуть с ума не сошел, гадая, что могло произойти, но слишком боялся расспросить тебя об этом.
Дженна долго смотрела на отца, прежде чем ответить. Судьба сыграла с ними злую шутку. Молодой женщине вспомнилось, какой меланхоличный вид был у Рембрандта, когда он зашел проведать ее после пулевого ранения. «Мало кому удается идти той дорогой, которой больше всего хочется», – сказал он тогда. Теперь она знала, о чем он горевал: дорога, которую перед ним закрыли, вернула бы его к жене и дочери пятнадцать лет назад.
– Думаю, грубое обращение, которое пришлось пережить маме, вызвало преждевременные роды, – сказала Дженна. – Она никогда о своей беременности не говорила. Наверняка я знаю лишь, что ребенок был мертв, когда мы с мистером Спенсером добрались до хижины. Он похоронил его на заднем дворе. Это был мальчик.
– Мальчик, – голос Джеймса дрожал. – У меня был сын. Я почему-то так и думал…
Рембрандт встал и подошел к окну, держась спиной к Дженне, но она услышала, как он засопел.
Дженна столько раз представляла, как встретится с отцом и как заставит его пожалеть, что он их бросил, но ей никогда не приходило в голову, что он тоже страдает. Она вспомнила, как о Рембрандте рассказывали, что он спивался, пока Бренч не заставил его бросить пить и не указал ему новую цель в жизни.
Ли-Уиттингтон, взяв себя в руки, вернулся к кровати и сел.
– Это из-за Хендрикса я потерял сына. Я пытался помешать им мучить Аду, но они как следует избили меня и бросили лицом на пол, а вожак банды нацелил на меня револьвер. Оставалось лишь немедленно согласиться отвести их в ущелье, где я нашел самородки, которые так беспечно показал бармену по пути домой.
– Почему ты не убил Хендрикса, когда приехал сюда и встретил его?
Рембрандт вздохнул.
– Это было двенадцать лет спустя. Сомневаюсь, что я убил бы Хендрикса, но уж точно упек бы его за решетку. Однако, как ни странно, я не узнал его. – Он провел рукой по гладко выбритому подбородку и задумчиво покачал головой. – Тогда у него была борода и пышная шевелюра.
Рембрандт снова покачал головой и невесело рассмеялся.
– Каким же я был идиотом! – В этот момент он поднял глаза и встретил взгляд Дженны. – А твоя мать расплатилась за мою глупость. Я так по ней скучаю! Пожалуйста, расскажи о ней. Как ее здоровье? Она счастлива?
– Счастлива? – Дженна посмотрела на солнечные зайчики на полу. Полдень уже миновал. Прямоугольник желтого цвета превратился в узкую полоску. – Мама целыми днями плакала, когда мы с ней остались одни. Она повсюду носила с собой детское одеяльце и иногда говорила так, будто все еще ждала ребенка. Думаю, ее сознание не смогло справиться с потерей тебя и малыша.
Рембрандт сжал руки так, что побелели костяшки пальцев.
– Господи, моя бедная Ада!
Дженна знала, что отцу больно слышать ее слова, но она также понимала, что он должен узнать все до конца.
– Она до сих пор так себя ведет. Я не имею в виду ребенка. Это прекратилось довольно быстро. Но когда приходили гости – это стало редкостью, когда люди решили, что мама не совсем в своем уме, – она всегда говорила им, что ты на шахте, или спишь, или поехал за продуктами. Она очень изобретательна.
– В городе ее называли Чудачкой Адой… пока не обнаружили, что нужно считаться со мной. В первый год нашей жизни в Мидоувуде у меня не успевали сходить с лица синяки, а потом старый индеец, работавший на нас, научил меня драться.
Дженна нахмурилась и сокрушенно покачала головой.
– Мама, похоже, даже не замечала, как к ней относятся. Сомневаюсь, что в городе найдется кровать без сшитого ею лоскутного одеяла… или чайник без связанной ею грелки. Она все время что-то мастерит и раздаривает.
– Она всегда была такой, – тихо сказал Рембрандт; свет воспоминаний превратил его глаза из серых в нежно-лиловые. – Это одна из черт, которые меня в ней привлекали. Это гордость заставляет ее прятаться за обманом. Она ведь гордая.
Дженну коробило, что он так хорошо знает ее маму. С другой стороны, почему нет? Он был женат на ней и прожил с ней почти десять лет, пока судьба их не разлучила. Последовало долгое молчание, а потом Рембрандт вздохнул.
– Мне не терпится лучше узнать свою взрослую дочь, – произнес он с улыбкой маленького мальчика. – Но думаю, что и мне, и тебе сначала нужно уладить неотложные дела.
– Мама?
– Да, и Бренч.
Внезапно она почувствовала себя очень усталой. Дженна откинулась на подушки, которые Маура подложила ей под спину, когда приносила ленч, и закрыла глаза. Ее миссия в Юте завершена. Но ничто уже не сможет вернуть покой в ее мир теперь, когда она созналась себе в своих чувствах Бренчу… слишком поздно.
– Бренч меня ненавидит. – Она открыла глаза и принялась изучать свои ногти. Они стали длинноватыми, пока она лежала без сил. – Он теперь даже близко ко мне подходить не хочет.
